Эта книга должна была появиться в конце 70-х. Причиной опоздания на двадцать лет явилась «Аз и Я», вышедшая в 1975.
Стотысячный тираж разошелся вмиг. Цена на чёрных книжных рынках (были у нас и такие) превысила номинальную в тысячу раз. Получили распространение копии, перефотографированные, перепечатанные на машинке.
Готовилось обсуждение книги в ЦК КПСС силами трёх отделов – науки, культуры, пропаганды и агитации. После чего планировалось выпустить соответствующее постановление и закрепить разгром строгой строкой в докладе на XXV съезде. Осуществлению сусловского плана помешал Д.А.Кунаев, «согласовавший вопрос» с генсеком. (Через годы я узнал подробности.) Обсуждение было перенесено в АН СССР. Стенограмма опубликована в журналах «Вопросы истории» и «Вопросы языкознания» № 9 – «Обсуждение книги О. Сулейменова».
Яростно-критическая кампания, развёрнутая в партийной и литературной печати, сопровождалась потоком и доброй корреспонденции. Со всех концов Советского Союза пришли тысячи читательских писем, в которых открывался психологический разрез нашего общества; состояние «национального вопроса», загнанного официальной идеологией в закоулки сознания. В журнале «Проблемы коммунизма» (1986 г.) «Аз и Я» была названа в пятёрке книг, которые подготовили перестройку сознания советского общества перед горбачевскими реформами.
... В архивах ЦК Компартии Казахстана обнаружен оригинал текста Открытого письма Д.А.Кунаеву, распространённого мною перед заседанием Бюро ЦК, на котором должны были быть наказаны мои товарищи, повинные в выходе этой книги – директор издательства, председатель комитета печати и др. Для служащего тогда исключение из партии и лишение поста – это «волчий билет». От автора, согласно проекту постановления требовалось только признать свои ошибки в партийной печати. После моего прямого обращения проект изменили – издателям дать по выговору, оставить на работе – до следующего факта потери бдительности.
Я привожу те места из письма, которые имеют отношение к сегодняшнему разговору. (Полный текст был опубликован в 1990 году в послесловии ко второму изданию «Аз и Я» в Алма-Ате.)
«Открытое письмо»
«... За год, прошедший после выхода моей тринадцатой книги, я много передумал. Особенно после обсуждения в АН СССР, состоявшегося тринадцатого февраля. Меня не поразила горячность, с которой большинство выступавших целиком отвергали все до единого положения книги.
Это было зеркальное отражение стиля, присущего многим страницам книги, где, не приводя особых доказательств, автор покушался на устои всей индоевропеистики, археологии и тюркологии. Что таить, автор надеялся – у него потребуют доказательств, научно обосновывающих те публицистические заявление, которыми изобилует «Аз и Я».
Я не раз обращал в книге внимание читателя на то, что она адаптирована для несведущего в специальных вопросах лингвистики и потому на ней не стоит гриф академического издательства; это книга писателя, и адресат у неё определённый. Цель её – заинтересовать широкого читателя кругом проблем, не выходящих за пределы академических институтов. Может быть, слишком горячо протестовал против превращения истории и лингвистики в кабинетные науки. Мечтал привлечь к ним одарённых людей, будущих деятелей этих наук, результаты которых прямо обращены на воспитание мировоззрения.
В качестве доказательства обоснованности моих гипотез я предполагал сразу же опубликовать труды, написанные вполне «научно».
Но расчёт мой не оправдался. Книга, задуманная как эмоциональное предисловие, начало триптиха, неожиданно для меня была воспринята в качестве самостоятельной величины, где высказано окончательное суждение по всем вопросам, в ней обозначенным.
И, соответственно этому, невежливость по отношению к трудам некоторых специалистов была воспринята как проявление вопиющей невежественности. И, более того, – недобросовестности автора, намеренно вводящего неподготовленного массового читателя в заблуждение. Поэтому полагаю необходимым вкратце остановиться на истории создания книги со столь неблагополучной судьбой. Более пространно я рассказывал о ней в интервью корреспонденту «Комсомольской правды» (9 октября 1975 г.).
Время от времени все науки испытывают счастливые (в конечном счете) для науки покушения со стороны «дилетантов». При этом, естественно, затрагиваются интересы учёных, годы и годы посвятивших следованию традиционным теориям. Среди них и большие таланты, которые, даже сомневаясь в правоте догм, сочли более выгодным для себя «плутать со многими, чем искать дорогу одному». Этот цинизм делает их наиболее яростными приверженцами устаревших теорий, давно вступивших в конфликт с практикой научных исследований. И тогда любое сомнение «со стороны» воспринимается как ненаучное, так как критерием научности (т.е. истинности) часто служат условные рамки установлений господствующей школы. Примеров тому накопилось множество. Академик Остроградский остался в истории науки своей фразой, которую он произнёс на обсуждении работы дилетанта Лобачевского: «В этом, с позволения сказать, труде всё, что верно, то – не ново, а всё, что ново, то – неверно».
Да простят меня, что невольно ставлю себя в один ряд и с английским офицером, не имевшим даже низшей научной степени бакалавра, но открывшим тайну древнеперсидской письменности, и с банковским клерком, расшифровавшим ассирийские клинописи (а это позволило прочесть и шумерские письмена, отодвинувшие историю человечества на несколько тысячелетий вглубь). Но ведь жили и трудились во времена клерков и офицеров-самоучек сотни выдающихся профессиональных ученых, кому истина тем не менее не явилась. И, как ни печально для специалистов, но большинство открытий, качественно подвигавших вперёд науки, особенно историко-лингвистические, были сделаны «неофициальными лицами», которые не загромождали своё сознание беспрекословной верой в догматы школ, а подходили к ним критически. Они по наивности открывали новое, иногда просто не ведая законов, воспрещающих тратить на то усилия. А профессионал с вузовской скамьи твёрдо усваивает правила – это можно, а это нельзя. Эйнштейн, когда его спросили, как ему пришла такая простая мысль о всеобщей относительности, ответил совершенно искренне: «Я не знал, что этого нельзя делать. А другие знали». Нет в науке проблем неразрешимых, но есть неразрешённые. Синонимично: недозволенные положениями господствующей на этом этапе научной школой.
Понимаю, что даю ещё один повод обвинить меня в нескромности. Я мог бы вспомнить ещё десятки имен ученых божьей милостью, чей жизненный подвиг, самоотверженное, бескорыстное служение человеческой культуре, их деятельность, направляемая мировоззрением, свободным от предрассудков, в том числе и научных, – служат мне примером.
Голое, самоуничижительное признание автора в правомерности предъявленных обвинений, во-первых, противоречит моим убеждениям, и, во-вторых, будет понято и теми, и другими читателями как результат насилия над творческой личностью. И те, и другие воспримут это (одни – с удовлетворением, другие – с разочарованием) как проявление слабости моей, а не как итог внезапного прозрения.
Неправильному истолкованию книги может помешать только следующая книга того же автора, в которой, с учетом всех ранее непредвиденных обстоятельств, будут описаны вполне научным языком открытия культурных взаимоотношений славяно-балтских, тюркских, германских, семитских, индоиранских и угро-финнских народов в I тысячелетии до н.э.
В этой книге я применяю новый метод этимологии (науки о происхождении слов), выработанный мною в процессе нескольких тысяч этимологий.
Лингвистику называют «лопатой истории», но, как показывает опыт недавний и сегодняшний, лопата может стать орудием и колодцекопателя, и могильщика. Запретить мне довести начатое дело нерачительно по отношению к нашей культуре, к возможностям человека, который может дать науке значительно больше ценностей, чем иным может показаться с первого, раздраженного взгляда...». Июнь 1976 г.
И всё же вторую книгу ни одно издательство не соглашалось печатать. Стихи – разрешено. Переиздавал поэтические сборники, но работу со словарями не бросал, надеясь, что появится возможность когда-нибудь этим заняться вплотную. Такой случай представился.
