Дорогой Николай Александрович!
Если вы получили уже моё и Олино письмо, то Вам будет понятно, почему мы посылаем Вам копию с письма нашего друга. Мы уверены, что Ваше письменное знакомство с автором этого письма поможет нам не только хорошенько знакомиться с Вашими положениями, но и развить их дальше и глубже. Это письмо получили мы около 2х месяцев тому назад, но переправить к Вам не смогли, т.к. не было Вашего адреса, только вчера я его получила от Екатерины Алексеевны. На всякий случай повторяю, что автор письма Александр Константинович Горский, литератор, наш хороший знакомый. От него мы слышали не раз сходные с Вашими положения. Вот мы его и попросили высказать свои некоторые соображения письменно. Ждём от Вас ответа. Катя Крашенинникова
Дорогие друзья!
Приступаю к исполнению своего обещания Вам высказать в письменной форме ряд своих мыслей, частью которых мне приходилось устно делиться с Вами при встречах в прошлом и текущем году, мыслей, возникших и возникающих в связи – не решаюсь сказать с изучением, но во всяком случае, довольно детальным и длительным ознакомлением с историческими трудами Н.А. Морозова, начиная с "Откровения в грозе и буре" и кончая последним шестым томом "Христа". За всеми этими книгами мне приходилось следить со времени их появления, т.е. с 1907 года, но только недавно, в последние годы я имел возможность перечесть ещё раз все тома одновременно, многое продумать наново и, так сказать "перекрёстно" освоить и проверить ряд домыслов и суждений автора. Вопросы не только "исторические" в прежнем и общепринятом употреблении этого слова, но вопросы, я бы сказал, "научно-методологические" в самом широком смысле, вопросы которые всегда меня живейшим образом занимали, – в постановке данной им автором "Христа" встают столь огромной и грозной тучей, что просто теряешься, не находя с которого конца начать их мало-мальски последовательное обсуждение и не понадобится ли для этой цели написать такое же количество томов. Но за явной физической и технической невыполнимостью последнего заранее прошу не быть в претензии, если мои замечания будут несоответственно своей теме кратки и отрывочны, носить порой характер беглых намёков или робких догадок. Я бы никогда не решился даже в такой "частной письменной" форме подать свой голос в этом деле, если бы не то странное на первый взгляд и заставляющее подобно автору «Апокалипсиса» "дивиться, удивлением великим" обстоятельство, что единственным общим ответом на колоссальный труд Н.А.Морозова остаётся молчание – глубочайшее молчание как всей ученой среды,- так и широких кругов читателей у нас и за рубежом. Может быть (и весьма вероятно), что я тут просто многого не знаю, быть может существуют и даже в немалом числе научные работники или просто мыслящие люди, оказавшиеся способными задуматься над историческими и прочими настроениями автора "Христа" хотя бы для того, чтобы наглядной демонстрацией их несостоятельности укрепить основание общепринятых положений, но я таковых не встречал ни одного среди большого круга всяческих специалистов, а из печатных отзывов знаю только статьи профессоров Никольского и Преображенского, довольно беглого и "мимоходного" стиля. Уже сам по себе факт этого молчания столь выразителен, что наводит на размышления и настоятельно требует объяснения, а какие мне приходилось слышать – поражены голословием и явными натяжками. Ссылаются например (чаще всего) на бесцельность споров с автором "Христа": всё равно его не убедишь в ошибочности его методов, или на его революционно-общественные и естественно-научные заслуги, как нечто, препятствующее нападению на его исторические работы. Всё это, разумеется, нисколько не могло бы помешать спорам и дискуссиям по поводу последних, если не в печати и не в присутствии автора, то в любом кругу лиц, интересующихся вопросами мировой истории. Но нет такого круга нигде, я по крайней мере его не знаю и ничего о нём не слыхал. Допустим, все построения Н.А.Морозова насквозь ошибочны и нелепы, так почему бы на критике этих ошибок и демонстрации этих нелепостей не показать своих правильных и разумных методов и подходов к вопросам всемирной истории в поучение малоосведомленным и скептикам? Ничего такого нет нигде и в помине. И в конце концов я не подберу другого объяснения указанному "заговору молчания", как только указав на ту растерянность и то глухое сопротивление, которые встречает в мире всякое новое открытие, новое освещение старого материала, слишком больно задевающее привычные вековые "мозоли мысли". Создатель психоанализа Зигмунд Фрейд описывал, как он в первый раз выступал с докладом о своей теории в венском обществе специалистов разных отраслей медицины под председательством Крафта-Эббинга: "Я относился к моим открытиям, как к безразличному научному материалу и расчитывал встретить такое же отношение со стороны других, но лишь тишина, воцарившаяся после моего доклада, пустота образовавшаяся вокруг меня, намёки по моему адресу заставили меня мало по малу понять, что мои утверждения о роли сексуальности и этилологии неврозов не могут расчитывать на такое же отношение к себе, как другие научные доклады. Я понял, что с этой поры я принадлежу к тем, которые, по выражению Бебеля, "нарушили покой мира" и не могу рассчитывать на объективное отношение к себе".
Вот нечто в таком же роде сейчас – уже второе десятилетие происходит в интеллектуальном мире с реакцией на положения, выставленные Н.А.Морозовым: тишина, пустота, неловкие намёки вместо возражений, или каких бы то ни было высказываний по существу дела. Уже из этого одного факта можно заключить, что и в данном случае "покой мира" нарушен, и при том так, как редко нарушался. Очевидно, мы стоим накануне грандиозного взрыва в исторической пауке и не только в ней. Аналогичными взрывами и переворотами полна история всех наук в нашем двадцатом веке. Физика, химия и пр. перестраиваются на ходу и перестраиваются до основания, как, быть может, ещё никогда не приходилось этого делать за всё время роста и развития этих наук. Трудно думать, чтобы одна история оставалась ещё долго непоколебленной среди этих потрясений. Да и вообще, все гуманитарные науки с часу на час вынуждаются к коренной ломке всех своих методов и приемов – к перегруппировке всех материалов, к срочной необходимости в тысячу раз теснейшей увязки с науками естественными, экспериментальными, нежели это было, или вернее "имело вид" до сей поры. Труды Н.А.Морозова являются одним из самых ярких симптомов близости к срочной необходимости этой перестройки, а вместе с тем они же, вероятно, послужат в в качестве мощных её рычагов. В этом их первая и совершенно неоспоримая значимость и достоинство.
В последней четверти прошлого века Фридрих Ницше, глядя на "историко-филологическую" загруженность мозгов европейских гуманитарных ученых, заговорил о чрезмерности истории. Такая речь вызвала негодующее изумление у одного русского мыслителя. "И это-то чрезмерность истории?" – восклицал он – "Обломки, руины, да бледные воспоминания, или туманные предположения! Такое ничтожество и убожество, такая грустная скудость выдаются за чрезмерность, за излишество!!!"
Впрочем, он же сам в другом месте признаётся, что "чрезмерность" имеет некоторый резон, – если говорить об истории пассивной, занятой только собиранием бесчисленных остатков прошлого и их (всегда сомнительной и гадательной) рассортировкой. Так, очевидно, продолжаться не может. Скудость, ничтожество и убожество наших подлинных исторических знаний – вот что в первую очередь дают до кошмара осязательно ощутить книги Морозова. Они как бы вырывают почву из-под ног современного историка. Что у него остается твёрдого? Руины и привидения. "Волшебные сказки" и туманные грезы! Груды черепов и черепков, над которыми сидишь в тягостном раздумьи. Оживут ли кости сии? Когда и как? Мне кажется бесспорным, что всякий добросовестный ученый-историк в наше время должен всячески желать и способствовать усилению и разрастанию того исторического скепсиса, той переоценки всех ценностей, к которой взывают труды Морозова. Такому радикальному сомнению никогда ещё не подвергались наши исторические "знания". И то, что проверка их начата автором во всеоружии естественно-научных знаний и приёмов – дает особую ценность этой попытке. Первый шаг ко всякому настоящему знанию – это, как известно со времен (пусть гадательных и мифических) – Сократа, – это признание своего незнания, отказ от знаний недостоверных и проверка недостаточно проверенных. Всецело таким образом соглашаясь с утверждением одного из критиков цитируемого автором Христа в предисловии к четвертому тому, что его деятельность есть "начало революции в исторической науке", революции до крайности назревшей и "исторически" неизбежной, я более не буду останавливаться на этой стороне вопроса. Ясно, что "замолчать" и похоронить в забвеньи сделанного Н.А.Морозовым не удастся. Рано или поздно (и вероятно очень скоро, не позже чем в наступивших сороковых годах нашего столетия) принуждены будут наши академии и институты приступить к систематическому рассмотрению всего материала, данного в семи томах "Христа", к проверке всех выставленных там отрицаний и утверждений, методов и гипотетических догадок. И вот здесь возникает новая интереснейшая проблема, относящаяся уже не специально к истории, но упирающаяся в недочеты существующей организации и техники научной работы вообще. При современном разобщении специалистов разных наук, при кустарно-единоличническом способе научного производства и импровизаторско-ярмарочных системах обмена и взаимного ознакомления, очень трудно себе представить такую организацию научных работников, которая по-настоящему сумела бы сколько-нибудь серьёзно, без "отписок" и безнадежных междуведомственных трений поднять на свои плечи такую задачу, как проверка и проработка всего, что закрыто или намечено ко "взрытию" критикой и гипотезой Н.А.Морозова. Тут никак не обойтись без больших, разветвленных на манер фабрично-заводских, или военно-технических, коллективов – со строгим детально-техническим разделением труда и чётким контролем, словом, всем тем, что ещё почти не применяется даже в естественно-научных "лабораториях" и к чему, однако, с каждой минутой созревают все экономические предпосылки. Но и на эту тему я сейчас не буду распространяться, поскольку мне уже приходилось за последние 15 лет высказываться о ней печатно. Краткое изложение мыслей всех тех авторов, мысль которых останавливалась на предстоящем перевороте в области организации самого процесса научной работы – можно найти в моей статье "Экономика научного производства" (журнал "Октябрь мысли" 1924 год, №№ 3-4 и 5-6). Там ясно показано, почему и как эта самая "наука" организующая теперь всяческий "труд", сама как отрасль трудовой деятельности, остаётся менее всего организованной, уподобляясь игле, которая "всех обшивает, а сама голая ходит". Вопрос этот получил тогда некоторый общественный резонанс, но реальным отголоском его – в корне искаженным – явилось пока что лишь пресловутое ad hominem – то заведомо вредительское, то головотяпско-бюрократическое "планирование науки", являющееся лишь грубой пародией подлинной организации научного труда. Это уже к настоящему моменту признано и осознано в целом ряде областей. Например, некоторые любопытнейшие данные о характере существующего "планирования" в сфере медицинских наук – приведены в известной Вам моей переписке с академиком А.Д.Сперанским.
Одним словом, настоящая борьба за научное планирование, за организованную научную работу, собственно, ещё не начиналась. О гуманитарных науках прямо и говорить не приходится в этом отношении. Необходимость так или иначе коллективно проработать научно-исторические положения и проверить домыслы Н.А.Морозова, можно надеяться, окажется одним из сильнейших импульсов к ускорению назревшего чисто организационного переворота, перестройки и началом коллективизации научной работы вообще – как в нашей стране, так и в других. Как на одну из множества проблем, взывающих к такого рода перестройке, достаточно указать хотя бы на проблему древне-рукописной документации в том освещении, какое впервые ей придано Н.А.Морозовым. Что можно, например, возразить против его как нельзя более резонного требования, обращенного к палеографам и историкам: "сверки погрешностей, находимых в старинных рукописях с погрешностями первых печатных изданий на данном языке". Такой сверки никто и не думал делать, а между тем она, безусловно, является лучшим средством для определения апокрифа или подделки того или иного манускрипта. Имея алфавитный список ошибок и неточностей первых печатных изданий любого произведения, не трудно было бы по нему сделать сверку каждой исследуемой рукописи: не переписана ли она с печатного экземпляра./см.том II, стр. 616 "Христос ". /*
* В дальнейших письмах ссылку на тома "Христа" буду делать простым обозначением тома /римская цифра/ и страницы /арабская/ в скобках, не вписывая заглавия.
Составить хотя бы перечень всех проблем, требующих большого и сложного организованного аппарата для их разрешения и разработки, проблем впервые подчеркнутых автором "Христа" – вот самая первая задача для всякого, кто задался бы целью с полной научной добросовестностью приступить к элементарному освоению всего этого колоссального материала. До той поры, пока даже это не сделано, всякий разговор на поднятые автором темы не может претендовать на большую научно-историческую весомость. Это будет просто разговор "по поводу" темы, вокруг и около неё.
Вот именно нечто вроде подобного разговора и предполагаю я повести с Вами в дальнейших письмах. Я исхожу из уверенности, что в столь сложном переплёте методов и приёмов мысли, какой имеется в трудах Н.А.Морозова, никакие серьезные и вдумчивые слова в конце концов не окажутся лишними и могут в дальнейшем послужить некоторой "точкой отправления" для новых методических исканий и установок в преобразованной исторической науке. И так это первое письмо пусть будет неким деловым "вступлением" к беседе, которой постараюсь придать в дальнейшем более свободный и непринужденный характер. Тут уже можно не бояться утверждений более- или менее "интуитивного" гипотетического свойства, заразившись некоторой долей смелости от самого разбираемого автора. Это не страшно. Будем помнить лозунг Разумихина в "Преступлении и наказании": "Все мы врём, да как-нибудь и до правды доврёмся". И так, пока, до следующего письма.