Вряд ли кто сомневается в том, что в исследовании Н. Морозова «Христос» предметом научного анализа является не только личность мнимого основателя христианского учения. Может быть, даже сам Н. Морозов несколько склонен преуменьшать размах своих изысканий. Ему кажется, что его исследование разрушает «противоестественность» наших представлений о древней история, понимаемой им, впрочем, чрезвычайно широко — сюда входит и Греция, и Рим, и Египет с Ассиро-Вавилонией и Иудеей, не говоря уже об обещанном «омоложении» Китая, Индии и Тибета. На самом деле, вторжение нового, до сих пор еще неведомого историкам реализма в историческую науку идет гораздо дальше, выходя даже за пределы истории в узком смысле этого понятия. Реконструируя, по-своему, значительнейшую по хронологическому протяжению часть человеческой культуры, Н. Морозов вторгается в области геологии, археологии и этнологии. В результате получается единственный в своем роде курьез. Согласно утверждениям Н. Морозова, в XIV веке началась «мода» писать апокрифические сочинения от имени древних авторов, а в XV веке это апокрифическое искусство достигло своего «апогея». Надо сознаться, что эта компания фальсификаторов действовала весьма умело и сплоченно. Каким-то образом, а может быть по предварительному уговору, данная ими картина исторического развития оказалась довольно согласной, за исключением не имеющих особо существенного значения деталей. Более того, даже открытые сравнительно недавно новые источники, как аристотелева «Афинская полития» и фрагменты греческих историков, упорно трактуют о вымышленных, по Н. Морозову, царствах и событиях. И согласованность удивительная и склонность к историческому фальсификаторству поистине непреодолимая!
И все же слишком много чести этим носителям апокрифа XIV—XV веков!
Вот, начиная с XIX века, искусство исторической лжи достигло, действительно, своего «апогея». Несомненно, что Н. Морозов допустил большую неточность, поместив этот пресловутый «апогей» в XV век. Старинные фальсификаторы не умели никакой охоты спускаться, грубо говоря, за 1000 год до христ. эры. Поэмы Гомера, книги Моисеевы казались им недостижимым идеалом, исторической фальсификации, итти за пределы которой они не дерзали. Поэтому их потомки вплоть до начала XIX в. и не двигались в своих исторических изысканиях за грань этого тысячелетия. Даже самое сотворение мира особо далеким для огромного большинства этих скромных европейцев не казалось. Зато XIX—XX вв. принесли с собой такой размах фальсификаторства исторического, археологического, геологического, этнологического, какой никогда и не снился людям эпохи Возрождения и Реформации. Одна порода фальсификаторов (лингвисты) расшифровала египетское и вавилонское письмо, вытянув историческую хронологию, по крайней мере, до 3 тысячелетия до хр. эры. Другая (археологи) не удовольствовалась и этим и опустила хронологический рубеж еще дальше — по культурам народов «исторических» до 5 тысячелетия до хр. эры, а по доистории — и говорить страшно — здесь исчисление пошло для палеолита десятками тысячелетий. Хуже всего было то, что этим увлекающимся фантазерам дружно подтягивали такие, казалось бы, серьезные люди, как геологи и, одно время работавшие в непосредственной близости с естественными науками, этнологи. Одна фальсификация цеплялась за другую. Лингвист покрывал археолога, археолог лингвиста, геолог давал опорные пункты для археологической хронологии, - а этнолог пробовал наполнить реальным содержанием археологические остатки прошлого. И ложь стала во спасение. Если Ляйэлль в геологии. Ламарк и Дарвин в биологии разрушили старые богословские схемы мировой эволюции, то фантасты в области истории и археологии уничтожили такие же, покрытые религиозным налетом, представления о культурной истории человечества. К началу XX в. европейские учение вызвали к жизни как раз тот самый мираж, разрушить который старается Н. Морозов. Говоря короче и точнее — весь прогресс исторического знания в (течение XIX—XX вв. состоял, если не говорить о формальных усовершенствованиях исторического метода, в огромном расширении хронологического и историческо-географического кругозора у европейского исследователя. И как раз в этот торжественный момент, когда и текущая история стала мировой, и построение протекшей истории начало принимать мировой масштаб, на сцену вышел исторический реализм Н. Морозова и со всей тяжестью реалистического подхода обрушился на карточный домик, построенный почти вековым усилием европейских ученых. Вместо карточного домика, сооруженного историками и археологами, новоявленный реализм в исторической науке предлагает нечто гораздо более прочное. Пожалуй еще более прочное, нежели твердое убеждение русских благочестивых грамотеев допетровской Руси, что ничего древнее библейских событий не придумаешь. С этой реальной точки зрения вся человеческая история началась только с христианской эры, заставшей человечество в обладании каменными орудиями, керамикой и начатками письменности, а географически сосредоточилась в нескольких странах средиземноморского бассейна. Если хоть на минутку стать уже не на реалистическую точку зрения, а заменять ее благочестивой и покорной верой в провидение, то надо сознаться, что христианская эра — временный пункт, более чем условный с современно-исторической точки зрения — выбрана более чем удачно. Будучи более чем проблематичной, как дата христова рождения, она оказывается началом человеческой культуры вообще. Таким образом, реализм Н. Морозова сводит к нулю как раз то, чем в настоящее время справедливо гордится историческая наука. Естественно, что невольно возникает желание познакомиться с таким радикальным реализмом поближе.
Конечно, уже самое понятие «реализм» обязывает. И тем более, что сам автор «Христа» видит в этой реалистической реформации исторической науки основную мысль своей книги. Н. Морозову кажется весьма неправдоподобной мысль современных историков, что культурная жизнь человечества шла то взад, то вперед, от расцвета к упадку и от упадка к расцвету. Вместо этого волнообразного движения культуры он предлагает, свое понимание исторического процесса, а именно путь непрерывной эволюции, когда отпадет вся противоестественность древней истории, при обычном толковании которой нет никаких «геофизических, метеорологических или социологических причин» для падения, таких культур, как культуры классических Греции и Рима, а также древних Египта и Вавилона. Таким образом, нам предлагается, как нечто априорное, строгий и постепенный путь равномерной эволюции, встречающиеся в котором «взрывы» всегда приводят общество не на низшую, а на высшую ступень. Надо сказать, что этот, крайне упрощенный реализм, с его претензиями на мировой и универсальный характер в значительной степени отдает весьма затхлым провинциализмом, окрашенным вдобавок в богословские тона. Пожалуй, только блаженный Августин так же безбоязненно утверждал, что весь исторический процесс представляет собой постепенную и планомерную эволюцию, ведущую к построению царства божьего. Но у Августина божественная простота исторической эволюции хоть оправдывалась божественным планом, лежащим в ее основе, а универсализм Н. Морозова покоится на голом утверждении, с одной стороны, и на весьма смелом употреблении термина «человечество», с другой. В самом деле, всемирно-историческая универсальная концепция представляется современному историческому сознанию и обветшалой и несостоятельной. Уже не говоря о том, что в настоящее время история «человечества» вообще построена быть не может, и таким образом выпадает самый объ'ект для приложения реализма Н. Морозова, даже сама античная история теперь является понятием в значительной степени пустым, так как этот термин прикрывает весьма долгое развитие и смену ряда культур. В представлении Н. Морозова древняя история обрывается, гибнет по каким-то совершенно непонятным причинам, но эта концепция «гибели» относится к прошлому исторической науки, а теперь смена античности средневековьем рисуется в виде весьма постепенного развития европейской средневековой культуры из сложной синтетической культуры поздней Римской империи. Таким образом, об'ект современного исторического знания дается не как «человечество» вообще, а в виде отдельных культурных напластований, расположенных в весьма сложной эволюционной последовательности. Но как только об'ектом исторического знания становился последовательность округленных специфических культур, то для историка не представляется никакого затруднения в допущении возможных метаморфоз в отдельных культурах. Разумеется, при таких метаморфозах в первую очередь действуют не геофизические и метеоро-логичесвае причины, как думает автор «Христа», а скромно поставленные им на третьем месте причины социологические. Метаморфозы и захирения культур происходили в не в такие апокрифические эпохи, какой представляется древняя история Н. Морозову, а в гораздо более близкие к нам времена. Примером может служить захирение Киевской Руси, декаданс торговых городов средневековой Северной Италии или упадок Багдадского калифата. Простенький — однолинейный и прямолинейный эволюционизм Н. Морозова оказывается на поверку довольно жалким воспроизведением европоцентрических захолустных схем исторического развития, созданных наивным европейцем, который был твердо уверен, что Европа есть центр земли, а христианство — единственная и непререкаемая истина.
Из принятой Н. Морозовым концепции вытекают и соответственные выводы. Для него представляется несомненным, что неолитический период существования человечества может быть сравнен с газообразным состоянием физического вещества, когда у разрозненных человеческих стад земли не могло возникнуть никакой отвлеченной человеческой мысли, а человеческая речь не могла выйти за продели простой сигнализации посредством небольшого числа членораздельных звуковых символов. Так может писать только человек, решивший совершенно не считаться с данными современной этнологии, археологии и лингвистики. Этнографическое изучение народов земного шара показало, что даже те из них, которые стоят на ступени каменной техники, обладают весьма совершенной речью, по своей приспособленности к их условиям существования не уступающей языкам высокоразвитых культур. Культуры древних Перу и Мексики почти не знали употребления металлов, а центрами культурного и экономического притяжения, по терминология Н. Морозова, были. Еще более поражает такое утверждение Н. Морозова, как:«без железных орудий производства человек был бы еще более бессилен сделаться культурным существом, чем обезьяна, у которой вдвое более рук, чем у него». Конечно, значение железа в истории человеческой культуры громадно, но упрямые археологические факты все же показывают, какая грубая передержка содержится в этом положении. Открытая Эвансом критско-эгейская культура не знала железных орудий и тем не менее была далеко не похожей на обезьянью, показав современному европейскому исследователю очень сложную социальную и художественную культуру. И вот что любопытно: письмена этой критско-эгейской культуры еще до сих пор не расшифрованы, — до чего хитры были, если поверить Н. Морозову, фальсификаторы XIV—XV веков, и можно думать, что их грядущая расшифровка принесет немало хлопот историческому реализму в морозовской интерпретации. Для Н. Морозова «классические» греческий и латинский языки были не предшественниками средневековой латыни и поздних форм греческого языка, а наоборот, их книжным развитием, созданным теми же фальсификаторами XIV—XV веков. И здесь факты из области археологии и этнографии оказывают упорное сопротивление теория, делающей из Сульпиция Галла «француза Сюльписа»! Каким-то непостижимым образом под археологическими остатками, содержащими классические надписи, никаких литературных памятников на столь любезной сердцу Н. Морозова кухонной латыни не находится. Зато попадаются обратные случаи. Еще спор мог итти об абсолютной хронологии — здесь Н. Морозов решительно бы скрылся за данные физики и метеорологии, как за каменную стену, но на грех имеется еще относительная хронология, и здесь Н. Морозову остается единственный выход — сослаться на то, что злокозненность сочинителей фальшивок по древней истории пошла еще дальше: мало того, что эти жалкие предвестники псевдоисториков XIX—XX вв. составили массу, апокрифов, — они еще все вещественные остатки перекопали.
Далеко не случайно эта «реалистическая» интерпретация всемирной истории вытекла из работ Н. Морозова над анализом иудейской и христианской литературы. Даже потому, что в своих основных «историко-философских» чертах она всего ближе к традиционной христианской философии истории с ее универсализмом и кратковременностью пути человечества на земле, столь фантастическая по результатам. Реалистическая реформация истории вышла из анализа наиболее сложных по составу и во многом фантастических по содержанию литературных памятников. Еще совсем недавно Э. Мейер пытался отнестись к евангелию Луки как к такому же историческому источнику, каким для германского историка являлся Ливий или Полибий. В результате получилось довольно наивное оправдание традиционной схемы христианской истории. Но Э. Мейер, как трезвый протестант, весьма тщательно отметал всю «мифологию» в евангельских рассказах. Так, рассуждая о дате крестной смерти, Э. Мейер совершенно не желает пользоваться как раз основным аргументом Н. Морозова — рассказом о небесных знамениях, сопровождавших смерть праведника. И со своей точки зрения Э. Мейер был совершенно прав. Для него рассказ о затмении по всей земле в момент христовой смерти был фантастической благочестивой подробностью, которой евангелист иллюстрировал всю важность происшедшего события. Такая подробность была во вкусе литературы того времени, и Э. Мейеру, одному из величайших авторитетов в области древней истории, специфические особенности, литературных жанров новозаветной эпохи были прекрасно известны. Однако, мифология Э. Мейера оказывается самой подлинной реальностью для Н. Морозова. Конечно, можно поставить вопрос о сравнительной правильности обоих взглядов. Вряд ли его разрешение будет в пользу автора «Христа». Целый ряд евангельских мотивов имеют за собой чрезвычайно длинную и сложную историю, иногда восходящую к весьма отдаленным временам человеческой культуры, и никоим образом не могут быть приняты за изображение событий сколько-нибудь реальной действительности. Вся курьезность реалистических методов, применяемых Н. Морозовым при интерпретации евангельского текста, и состоит в том, что он серьезно ищет реальную хронологическую дату для события, никогда в действительности не существовавшего, а созданного лишь воображением первохристианских писателей для наглядной иллюстрации божественной драмы, якобы разыгравшейся на земле. Теми же коренными пороками страдает анализ апокалипсиса, производимый Н. Морозовым. Христианский апокалипсис представляет собой произведение крайне сложное по своему составу и имеющее в своей основе иудейский подлинник, подвергшийся позднейшей христианской переработке. Поэтому содержащиеся в нем астральные мотивы являются результатом сведения в одно литературное целое совокупности черточек различного происхождения. И здесь новый исторический реализм с усердием разыскивает реальную астрономическую канву для картины, созданной литературной обработкой целого ряда представлений о небесных знамениях. Для того, чтобы применить такой прием, Н. Морозову необходимо доказать, что у апокалипсиса был автор, целиком создавший это произведение на основания реально виденных им небесных знамений, т.-е. в конце концов довериться вполне данному памятнику, совершенно отбросив в сторону хотя бы малейшие поползновения к исторической критике источника, или, иначе говоря, встать на давно отброшенную исторической наукой точку зрения. Не мешает припомнить и еще одно существенное обстоятельство. Христианский апокалипсис далеко не одинок в своем литературном жанре. У него имеется целый ряд иудейских и иудео-христианских апологов, какими являются апокалиптические произведения, приписанные их безыменными авторами Эноху, Баруху и другим героям древности. Степень реальной достоверности этих «апокрифических» апокалипсисов не больше и не меньше, чем у приписанного Иоанну. В них также имеется целый ряд астральных черт, но самый поверхностный анализ показывает, что все эти апокалиптические подробности являются плодом свободной литературной композиции, работавшей при помощи и ходовых апокалиптических мотивов, и богатой фантазии авторов. Была бы весьма любопытно знать, какие хронологические датировке могли бы получиться при астрономической поверке этих фантастических картин. Эта крайняя наивность исторического реализма, проповедуемого Н. Морозовым, сказывается и в других частях его об'емистого произведения, где он анализирует памятники христианской письменности. В сущности говоря, позиция, занятая Н. Морозовым, очень мало разнится от позиции православной или католической ортодоксии. Для представителей последней христианская письменность, поскольку она одобрена церковью, есть подлинный исторический источник. Таковым же она является и для Н. Морозова, с той только разницей, что автор «Христа» вскрывает самое доподлинное содержание этих источников, заключенную в них тайнопись. Стоит только овладеть ключом к последней, как все произведения христианской литературы получат свое истинное значение, оказавшись вполне достоверными историческими документами. Таким образом, «реализм» приводит Н. Морозова к самому грубому, к самому наивному реализму в понимании и толковании исторических источников.
Конечно, Н. Морозов твердо уверен в том, что «на несерьезную критику не может быть серьезного ответа», но и положение критика при чтении произведений, подобных «Христу», более чем затруднительно. Приходится примириться с несколько другой нравоучительной сентенцией — «на несерьезные произведения не может быть и серьезной критики». Разумеется, трудно поверить, что таким эпитетом может быть награждено произведение, заключающее в себе такую бездну всяческого материала — от астрономических таблиц и математических выкладок до лингвистических спектров и собственных поэтических упражнений автора. Но что же делать? Иногда и безудержная фантазия может нарядиться в самые реалистические и положительные одежды. И даже тогда, когда она принадлежит единственному праведнику среди Содома в Гоморры фальсификаторов XIX—XX вв., сумевших так ловко провести не только читающую публику, но, что гораздо труднее, и самих себя.
Проф. П. ПРЕОБРАЖЕНСКИЙ
Правда. 13 мая 1928 г.