После долгого перерыва, вызванного войной и революцией, Н. А. Морозов вновь ошеломил публику совершенно неожиданными открытиями, сделанными им при помощи астрономического метода. Уже первое его выступление, в 1907 году, с книгой «Откровение в грозе и буре», было достаточно сенсационным. Применив к символике новозаветного Откровения Иоанна метод астрономического толкования, Морозов в первой своей книге вычислил, что Откровение Иоанна было написано не в I веке нашей эры, как принято думать в науке, а 30-го сентября 395 года, и что автором его был известный церковный деятель и писатель IV века Иоанн Златоуст. Это открытие дало Морозову повод заподозрить подлинность всей церковной литературы II—IV веков, наполненной цитатами из Откровения, и окрылило его надеждами на новые, не менее неожиданные, открытия. Через 7 лет, в 1914 году, эти новые открытия появились во второй книге Морозова «Пророки». Тут опять-таки при помощи астрономического метода истолкования Морозов доказывал, что книги библейских пророков Иезекииля, Захарии и Иеремии относятся к V веку нашей эры, а книга Даниила — к еще более позднему времени, примерно, к 980 г. нашей эры; таким же поздним произведением, по мнению Морозова, является и книга пророка Исайи, для которой он, однако, не указывает более или менее точной даты. Отсюда для Морозова было ясно, что не автор Откровения Иоанна заимствовал у пророков, а пророки заимствовали у автора Откровения, и приходил, правда, с другого конца, к тому же взгляду, которого держатся ортодоксальные (т.е. православные и католические) богословы, именно, что изречения пророков имеют в виду Христа. Но перенесение пророков в V — X века христианской эры заставило Морозова пересмотреть некоторые общепринятые взгляды на древнюю историю. Раз пророческие книги оказались произведениями христианских писателей, то возникал вопрос, как же быть с евреями. И Морозов — уже не на основании астрономического метода, а на основании собственных догадок и умозаключений, — объявил, что никакого еврейского народа не было, а была лишь религиозная секта иудаистов, основанная во II веке неким Иудой-учителем, которого Морозов отожествляет с знаменитым раввином второй половины II века, Иудой Ханаси, и которому приписывает составление Миш-ны. После таких неожиданных открытий Морозов в заключительных главах «Пророков» уже подвергает сомнению вообще всю древнюю историю, а также древность и подлинность ее памятников, и ставит на очередь проверку астрономическим методом взглядов, установившихся в науке об истории древнего мира вообще и древнего Востока в частности.
«Откровение в грозе и буре» произвело сенсацию в широкой публике, раскупавшей книгу и ломившейся на публичные лекции автора книги. Но увлечение остыло после того как с самых разнообразных сторон, библеистов, византинистов и астрономов, в России и в Германии, выводы Морозова были разбиты и даже высмеяны, как дилетантское фантазерство, обнаруживающее при этом крайне легкое отношение к вопросам лингвистики и даже просто грамматики и лексики греческого языка. «Пророки» уже не произвели шума и прошли мало замеченными. Но вот теперь вновь Морозов выступает со своим методом и со своими открытиями и выступает не с какой-либо мелочью, а с грандиозными перспективами, — и по масштабу и по содержанию. Перед нами «Христос», первая книга целой серии из семи томов, уже готовой к печати; в ней Морозов обещает дать, на основании астрономического метода, новую хронологию истории древнего Востока, классической древности, христианской истории, сирийского Востока, Индии и Тибета. Вкратце он резюмирует свои выводы уже в первой книге и озаглавливает их так: «Нечто невероятное в наших современных представлениях о древней истории»...
Действительно, нечто невероятное! Судите, читатель, сами. Никакой древней истории не было; в I веке нашей эры средиземноморская область переживала еще конец каменного века, и первым политическим образованием была в конце III века латино-эллино-сирийско-египетская империя. То, что мы принимаем за античную литературу, есть подделка, продукт литературного творчества эпохи возрождения; клинообразные надписи относятся к арабской эпохе, иероглифические — к первым векам нашей эры; евреи — не нация, а интеллигенция из Иберии (Испании), распространившаяся по всему южному берегу Средиземного моря вплоть до Месопотамии, а в среднюю и восточную Европу попавшая вследствие преследований инквизиции. Доказывается это, помимо прежних выкладок, еще новыми астрономическими выкладками, на основании которых выходит, что евангельский Иисус — это церковный деятель IV века Василий Великий, «столбованный» 20 марта 368 года; отсюда и Евангелия — произведения V и следующих веков нашей эры. Не ограничиваясь астрономией, Морозов переходит и к другим способам доказательства: сопоставляя родословные египетского фараона Рамсеса II с евангельскими родословными Христа и списки царей израильских, римских диктаторов и императоров с обозначением продолжительности их правлений, он приходит к выводу, что перед нами в сущности лишь несколько вариантов одного и того-же ряда римских императоров, начиная от Аврелиана (270 г. по Р.Х.), разнящихся только по именам; наконец, он утверждает, что от греческих и римских классиков не осталось рукописей, а есть только печатные издания. Вся загадка разрешается очень просто: латино-эллино-сирийско-египетские императоры при вступлении на престол короновались четырьмя коронами, по числу главных частей своего царства, и принимали в каждой стране местное официальное прозвище, которым их и называли в местных хрониках; таким образом, римские историки, библейские исторические книги и летописи египетских царей дают одну и ту же историю, ту же самую, что и греческие хронисты, и лишь по недоразумению современные ученые приняли все это за четыре разных истории. Отсюда, — вся всемирная история принимает совершенно новый и, с точки зрения Морозова, « закономерный и последовательный» вид. Отпадает странное деление на время до Р.Х. и после Р.Х.; есть только одна эра, которую мы называем христианской, а Морозов — александрийской (от основания Александрии, имевшего место, по хронологии Морозова, в I веке нашей эры). Нет пестроты народов, языков, царств и культур; все едино; все начинается в I веке (как всякий математический ряд с единицы?), происходит в одном месте и развивается единым процессом. На все эпохи доисторической культуры кладется по веку: I век—каменный век, II век—бронзовый век, III век—железный век и начало л.-э.-с.-е. империи. IV век—первый расцвет письменности, « столбование Иисуса-Василия», появление Откровения, начало христианства и т. д. С V века историки несколько успокаиваются — начинают мелькать факты, к которым привыкла историческая наука; но и тут есть большие исправления; V век — начало библейской пророческой литературы; Прокопий Кессарийский — вероятный автор библейской книги «Цари»... В XIV веке возникновение так называемой классической поэзии, философии и драмы, и также «древней истории» и «древней науки». В XX веке (есть и XXI век...) мы читаем торжество марксизма и падение средневековой теологии; из скромности Морозов умолчал о перевороте в исторической науке вследствие торжества астрономического метода...
Если бы все перечисленные открытия были сделаны каким-либо досужим человеком, который пофантазировал на тему: «а что было бы, если бы»... то, конечно, публика не набрасывалась бы на них, как на некое «откровение». Но, к сожалению, новое «откровение» авторизовано именем Морозова, революционера, поэта, ученого химика и знающего астронома. И потому пройти мимо этого нельзя. Надо разобраться. Надо дать публике ответ со стороны исторической науки, ответ по существу, который сделал бы положение ясным. Ибо теперь вопрос идет не об одном Откровении Иоанна -ведь в конце концов от того, что оно написано было якобы в 395 г. еще ничего не меняется, у нас есть десятки апокрифических произведений, и в том числе апокалипсисов, и из IV, и из V, и даже из более поздних эпох. Теперь вопрос идет о нескольких огромных областях археологической и исторической науки, над которыми трудился целый ряд поколений ученых, сделавших целый ряд необыкновенных открытий; этим областям науки посвящают сейчас свои силы тысячи ученых, работающих в университетах и специальных институтах всего мира. Результаты их научной работы являются достоянием всего мира, современного культурного общества, преподаются в школах, вошли в плоть и кровь современного научного миросозерцания. Но... пришел Морозов, и, как некий маг и волшебник, сделал несколько астрономических выкладок и объявил: пустяками занимались, коллеги, все это одно недоразумение, вы гонялись за тенями. Увы, сомненья нет, кто-то действительно гоняется за тенями; кто же, однако: историки, археологи, лигвисты или — Морозов?
В небольшой статье, конечно, нет возможности разобрать все вопросы и разъяснить все недоразумения, щедрою рукою рассыпанные Морозовым в его новой книге. Да это и не нужно для нашей задачи. Важно разъяснить самое главное — вопрос об астрономическом методе и его применении к историко-литературным исследованиям, имеющий общее значение, ибо все и началось с этого метода: не окажись, по Морозову, Откровение и Иисус в IV веке, не возникли бы и вес прочие вопросы. А затем надо, хотя бы вкратце, остановиться на других методах работы Морозова, так как астрономия дает ему лишь несколько хронологических дат, все же прочее загоняется в круг этих дат уже не астрономией, а другими, менее точными способами. Если выдержат проверку астрономический и другие методы Морозова, то можно говорить о его выводах по существу; если нет — то и остальные 6 томов «Христа» столь же мало поколеблют здание исторической науки, как и первый.
Астрономический метод, конечно, имеет то огромное преимущество, что он может давать совершенно точные данные. Но точность его отнюдь не абсолютная, а обусловленная, и применимость его ограниченная. Бесспорно, когда дается совершенно определенная астрономическая задача, исходящая из определенных данных, решение ее будет совершенно определенным и точным. Так, когда Морозов давал своим пулковским коллегам задачу: определите, в каком году нашей эры 30-го сентября Юпитер был в Стрельце и одновременно Сатурн в Скорпионе, — то и пулковские астрономы, и всякие другие астрономы, и даже любой хороший студент, прошедший курс астрономии, дадут только один ответ: в 395 г. Тут все точно, иного решения быть не может. Дело не в этом, а дело в условиях задачи. Верно ли она составлена? Ибо, если в ней изменится хотя бы один элемент, то и решение получится совсем другое.
При применении астрономического метода в исторической науке самое главное затруднение заключается именно в постановке задачи. Нам почти всегда приходится иметь дело не с прямыми астрономическими указаниями, а со сбивчивыми и нелепыми сообщениями древних памятников. Тут могут быть три категории случаев. Первая, наиболее редкая, но зато всегда плодотворная — тогда, когда текст не оставляет никаких сомнений в смысле астрономического содержания. Астрономический метод в таких случаях оказывает исторической науке неоценимые услуги: достаточно указать хотя бы на такие факты, что данные египетских документов из эпохи Нового Царства о появлениях Сириуса и новолуниях дали возможность установить с некоторой точностью хронологию этой эпохи и внести ясность в вопросы о хронологии египетской истории вообще и о древности египетской культуры, и что на основании астрономических данных, имеющихся в текстах эпохи древнего вавилонского царства, удалось установить точную дату начала первой вавилонской династии. Вторая категория случаев имеет дело также с чисто астрономическими текстами, но неясными по своему содержанию или терминам. Например, есть целый ряд текстов, где имеются пропуски — нет или даты, или утрачена часть текста в описании явления, или неясно, идет ли дело о наблюдении, или, как особенно часто бывает в астрологических вавилонских текстах, говорится лишь об астрологических примерах. К той же категории текстов относятся и такие, где встречаются неясные, двусмысленные термины: например, в вавилонских текстах звездного Мардука называется обычно Юпитер, но в некоторых случаях это наименование присваивается и Меркурию, Нергаль и Ниниб означают то Марса, то Сатурна. В некоторых текстах можно с безошибочностью определить, какая планета разумеется под этими переменчивыми названиями; в других возможно истолкование в любом смысле. Такого рода тексты уже не могут быть твердыми опорными пунктами, так как при различном их истолковании получатся совершенно различные результаты; точный результат может получиться лишь в том случае, если при помощи целого ряда кропотливых вспомогательных исследований удается установить правильное истолкование данного текста. Третья категория текстов — самая опасная. Это — такого рода тексты, астрономическое содержание которых сомнительно, в которых астрономические явления не названы, как таковые, но имеются символы, которым может^быть дано астрономическое истолкование. Так как намерения и мысли автора, скрывшего их за символами, нам остаются обычно неизвестными, то мы можем, конечно, предлагать и астрономическое толкование, но лишь как одну из возможных гипотез, не устраняющую возможности и всяких других гипотез. Кроме того, и самое астрономическое толкование в таких случаях может быть разнообразным. Астрономическая и астрологическая символика вовсе не является чем-либо совершенно твердым и неизменным для всех времен и для разных авторов. Возьмем хотя бы цвета планет: в восточной символике одной и той же планете присваивают различные цвета, напр. Юпитеру — то желтый, то белый, Меркурию — то голубой, то черный, то белый, Луне — то белый, то зеленый; лишь Марсу неизменно присваивался красный и Венере — белый цвет. Почти все тексты, с которыми оперирует Морозов, относятся к этой третьей категории случаев: в Откровении он исходит из того, что кони 6 гл. являются символами планет; у пророка Иеремии — из того, что отросток миндального дерева есть символ кометы, в евангелиях из того, что «тьма» (skotos) во время распятия Иисуса означает затмение, и т.д. Совершенно очевидно, что во всех случаях подобного рода первый вопрос должен быть поставлен о самой возможности астрономического подхода, о том, оправдывается ли такой подход текстом и контекстом, а затем уже может быть поставлен вопрос о раскрытии астрономического содержания данного текста. При этом задача всегда будет аналогична неопределенному уравнению, и как в последнем при подстановке различных значений под неизвестные величины получится целый ряд возможных решений, так и при применении астрономического метода к неопределенным в астрономическом смысле текстам могут получиться самые разнообразные решения в зависимости от подстановки тех или иных астрономических значений под символические выражения данного текста.
Так как Морозов в своей книге вкратце повторяет содержание двух своих первых книг и базируется на их выводах, то разберем с точки зрения астрономического подхода все его главнейшие выводы, начиная с Откровения. При этом, надеемся, Морозов не станет претендовать, что в данном случае позволяет себе высказаться не астроном: ведь сам Морозов, не будучи археологом, палеографом, историком и лингвистом, нашел для себя возможным сделать целый ряд открытий в области археологии, палеографии, истории и лингвистики. Мы будем скромнее, никаких открытий делать не собираемся, а лишь обсудим вопрос с точки зрения возможности тех или иных астрономических или неастрономических решений.
Итак, Откровение. Первое основание Морозова — в 12-ой главе на небе является жена, облаченная солнцем, под ногами у нее луна, а на голове — венец из двенадцати звезд; она беременна и родит сына, которому предназначено пасти народы жезлом железным. Морозов считает единственно возможным астрономическое толкование: женщина — созвездие Девы, в ней находится солнце, именно в нижней части ног, около звездочки n., так как в это время было новолуние (на основании ст. 15-й главы XIV, где фигурирует «сын человеческий» с венцом на голове и с серпом в руке: серп — двурогая луна). Отсюда, по Морозову, такое положение могло быть в первые века нашей эры только 30 сентября. Возможен ли астрономический подход? Возможен, так как дело идет о небесном знамении, и некоторые небесные светила названы без всяких обиняков: солнце, луна, двенадцать звезд. Но далеко не все элементы 12-й главы таковы, чтобы астрономическое толкование их устраняло всякие вопросы. Может ли Дева быть символом беременной и рожающей женщины? Почему серп в руках «сына человеческого» гл. XIV должен означать двурогую луну и именно ту самую, о которой идет речь в XII главе? Чему соответствует венец из 12 звезд? Морозов думает, что здесь разумеются двенадцать более крупных из звезд созвездия Вероники, находящегося над Девой; но там нет особых двенадцати более крупных звезд, расположенных венцом, так как это созвездие является темным скоплением мелких звезд. Почему не истолковать это в качестве венца (кольца) 12 созвездий Зодиака, ибо вообще всегда в восточной терминологии под двенадцатью звездами разумеются двенадцать созвездий Зодиака? Но в этом случае символика перестанет соответствовать действительному небесному явлению, так как Дева сама является частью Зодиака. Далее, если Дева облечена солнцем, то почему оно должно было находиться у нижней части ног, а не у груди? Ведь одеяние не для ног, а для корпуса! Но тогда координаты будут другие, и отпадет 30 сентября. Наконец, какое отношение к небу имеет сын женщины? Морозов считает, что беременна она клочком тучи (!), а родившийся от нее — созвездие Геркулеса, освобождающееся в это время из-за туч. Но Дева — на горизонте, а Геркулес — на тропике Рака, и отделен от Девы большим созвездием Волопаса и Венцом; какая же тут может быть связь? Ведь «родиться» -значит, «выйти из тела»; но Геркулес никогда и никак не может выйти из Девы, и его появление из-за туч не может быть истолковано в смысле его рождения от Девы. Все эти недоуменные вопросы дают право сказать, что или астрономический подход не годится, или он сделан неправильно. Если астрономический подход не годится, то как истолковать 12-ю главу? Ее истолковывают, как изображение рождения Мессии по образцу мифов о рождении вавилонского бога Мардуха и греческого бога Аполлона. Мать Мардуха, небесная богиня, изображалась именно одетой в солнце, над ней луна и венец из семи звезд. Изображение матери Мессии воспроизводит с некоторыми видоизменениями фигуру вавилонской небесной богини. А борьба дракона против Мессии заимствована из греческого мифа об Аполлоне.
Но это мифологическое истолкование одно из возможных; поскольку автор 12-й главы говорит, что он видит появившееся на небе знамение (semeion), не исключена возможность астрономического истолкования. Нам, однако, кажется, что к нему надо подходить несколько иным способом, не таким упрощенным, какой применяет Морозов. Надо прежде всего принимать во внимание цель автора Откровения: на основании своих видений (галлюцинаций) и наблюдений над небом он старается доказать, что приблизилось время пришествия Мессии, и изобразить ход драмы последних дней старого мира. В 12-й главе он на основании наблюдений над небом хочет доказать, что Мессия уже родился. Тут он прибегает к астрологическому методу истолкования небесных явлений; но сущность астрологического метода заключается в разъяснении смысла взаимного расположения созвездий и планет. С этой точки зрения положение на небе должно быть редким, необычайным, соответствующим необычности предполагаемого события. Если подойти с такой стороны к толкованию образов гл. 12-й, то возможно, на наш взгляд, лишь наблюдение такого положения, когда в Деве (с натяжкой приходится принять здесь гипотезу Морозова) имеет место соединение солнца, луны и какой-то планеты на выходе, символизирующей рождающегося Мессию (вернее всего, планеты Юпитер). При таком положении Дева соответствует облику небесной богини-матери, а выход из нее Юпитера — рождению Мессии. Очевидно, что координаты, соответствующие такому положению, дадут иные даты, чем 30 сентября 395 года, так как в этот день, по вычислениям Морозова, Юпитер был не в Деве, а в Стрельце. Мы говорим — иные даты, так как решение может быть различно, в зависимости от того, какое положение в Деве мы примем для солнца, и в какой фазе будем считать луну. Так как на этот счет текст 12-й главы не дает прямых указаний, то возможны различные предположения, а, следовательно, и различные даты. Вычисление их мы предоставляем досужим астрономам. Само собой разумеется при этом, что вышеприведенное толкование начала гл. XII не исключает и других толкований астрономического характера, которые могут послужить основанием для других выкладок. В итоге очевидно, что чего-либо определенного, принудительного по своей очевидности, астрономические элементы XII главы дать не могут.
Второе основание Морозова связывается с первым. День, на основании XII главы, был 30 сентября; но какого года? Это Морозов определяет на основании астрономического толкования коней гл. VI. Конь белый юпитер, всадник с луком на нем — созвездие Стрельца; конь бледный — Сатурн, Смерть, его всадник — созвездие Скорпиона; конь огненно-красный — Марс, всадник на нем с мечом — созвездие Персея; конь черный — Меркурий, всадник на нем с весами — созвездие Весов. По вычислениям Морозова, Юпитер и Сатурн были одновременно 30-го сентября один в Стрельце, другой в Скорпионе только в 395 году; в это же время Марс был в середине Овна, находящегося ниже Персея, а Меркурий в Весах. Возможен ли астрономический подход к VI главе? Тут мы уже не можем дать такого же определенного ответа, как по отношению к гл. XII. Нигде в VI главе не говорится, чтобы кони были небесными знамениями; по контексту видно, что агнец показывает автору Откровения книгу за семью печатями и снимает печати одну за другой; после снятия первых четырех печатей появляются по очереди четыре коня, из которых появление последних трех влечет за собою на земле различные бедствия, а снятие последних трех печатей сопровождается мировой катастрофой. У нас нет никаких принудительных мотивов считать эту символику шифром небесных наблюдений автора откровения; напротив, судя по тому, что автор говорит, будто он был в это время «в духе» (гл. IV, 2), т. е. в состоянии религиозного экстаза, мы имеем право считать эту символику плодом бредовых фантазий разгоряченного христианского фанатика. Элементы бреда были даны, конечно, совокупностью, всех тех идей и образов, в которых вращалось раннее христианство, в том числе, и в первую очередь, совокупностью идей и образов библейских пророческих книг; и действительно, в IV—VI главах нет почти ни одного символа, который не имел бы себе параллелей в библии. Итак, астрономическое толкование здесь допустимо только, как подсобное, а не основное средство; оно может объяснить некоторые детали, и не столько небесной динамики, сколько небесной статики, прежде всего элементов небесной космографии в гл. IV.
Но допустим, что и в VI главе можно искать астрономических явлений. Тут на обязанности Морозова лежало доказать два положения: 1) кони символизируют планеты, а всадники — созвездия, в которых планеты (кроме Марса?) находятся; 2) что определенный цвет соответствует именно той самой планете, о которой думает Морозов. По первому вопросу была в свое время большая полемика, из которой Морозов не вышел победителем. Он ссылался па галльские монеты, приведенные в популярных изданиях Фламмариона и его английского переводчика Блэка; но в этих изданиях кони, изображенные на монетах, считаются символами солнца. В « Пророках» Морозов, считаясь с этим возражением, заявил, что он дает в книге несколько десятков рисунков из старых астрономических книг, которые якобы доказывают, что планеты символизировались конями. Но на этих рисунках, изображающих колесницы различных планет, только колесница Марса изображена с конями, а прочие планеты вместо коней имеют или других животных, или птиц, или даже людей. И в самом истолковании цвета коней возможны варианты. Белый конь, действительно, может быть Юпитером, но может быть и Венерой, цвет которой считался белым; черным мог быть не только Меркурий, но и Сатурн; так, между прочим, думает известный ориенталист Иеремиас, также считающий коней символами планет; и тот же ученый толкует цвет chloros четвертого коня в качестве желтого и считает четвертого коня Юпитером (первый конь, по его мнению, либо солнце, либо луна — ср. A.Jeremias, Babylonisches im Neuen Testament, 24—25). Наконец, почему делать для Марса исключение и считать его всадником не созвездие Зодиака, в котором он находился, а созвездие Персея, находящееся за пределами эклиптики? С точки зрения астрологии это вряд ли допустимо. Таким образом, астрономическое толкование коней стоит на очень шаткой основе. И мы вправе считать, что вполне сохраняет свою силу обычное толкование: кони — отзвук коней пророка Захарии, где они, как прямо сказано в тексте, изображают четыре ветра, обходящие землю; в Откровении кони символизируют бедствия, надвигающиеся со «всех четырех ветров небесных» — конь белый — с востока, откуда появляется солнце, судия и мститель; конь огненно-красный — с юга, где в 90-х годах (вероятная эпоха появления Откровения по современным научным данным) постоянно шла война; конь черный — с запада, со стороны ночи, откуда из Рима вышел знаменитый указ Домициана 92 года, вызвавший голод в Малой Азии; конь бледный — с севера, области зимы и смерти, стоит уже за пределами той реальности, свидетелем которой был автор Откровения, так как четвертый конь идет в сопровождении Смерти и Ада, двух мифических чудовищ гибели и разрушения.
Безусловно, и это толкование — одно из возможных. Мы не отрицаем наряду с ним возможности и астрономического подхода. Но — да разрешит и нам Морозов, как себе, некоторую резвость мысли — мы беремся доказать, оставаясь при этом на почве основных положений Морозова по отношению к XII и VI главе, что дата Откровения будет 98-й год до P. X., т. е. именно та эпоха, к которой относит эту книгу современная научная критика. Мы принимаем, что дело было, на основании XII главы, 30 сентября или в ближайшие дни, вообще осенью, в конце сентября — начале октября, и постараемся показать, что положение планет по VI главе было таково, что книга могла быть написана в 98-м году. При этом исходный пункт наш будет несколько иной, чем у Морозова. Морозов полагает, что в VI главе описано одновременное положение четырех планет в созвездиях; снятие печатей он толкует, как очищение соответствующих созвездий от покрывавших их облаков. Привлечение облаков и туч, что очень любит Морозов, есть прием совершенно субъективный и недопустимый с научной точки зрения. Здесь дело может стоять только таким образом: автор Откровения на основании своих наблюдений и выкладок предсказывает наступление и развитие мировой катастрофы и облекает свои предсказания в символическую форму раскрытия печатей книги судеб. В 98-м году, 30-го-сентября или несколько позже, он обнаружил Юпитера в Стрельце (см. — Морозов, Откровение в грозе и буре, таблица на стр. 142) и истолковал это, как знамение близкого пришествия Мессии — выходящего с луком и в венце, чтобы победить. Это было для апокалиптика первым просветом, снятием первой печати. Он хочет тогда добиться, чтобы небесная книга раскрыла ему свои дальнейшие тайны, хочет снять следующие печати. Он делает наблюдение над положением других планет и видит — огненно-красный Марс в Близнецах1, но появление планеты войны и смерти в соединении с созвездием Близнецов издавна, по толкованию вавилонской астрологии, считалось предвестием каких-то надвигающихся бедствий (cp. Jastrow, Die Religion Babyloniens una Assiriens, II, 649—650). Вторая печать открылась, предвещая окончательное исчезновение мира с земли. Что же будет потом? Внимание автора Откровения, естественно, обращается к другому вестнику бедствий, Сатурну. Эта планета, по вавилонским представлениям — «заместитель солнца», считалась в астрологии также небесным судиею, носителем небесной правды (ср. Jastrow, op.cit., II, 681). Автор Откровения хочет снять печать с Сатурна; как астрономически образованный по тому времени человек, он умеет высчитывать на год вперед движения планет (ср. Bezold, Astronomie, Hiramelschau und Astrallehre bei den Balyloniern, 6, и сл.), делает выкладки и обнаруживает, что скоро (в 99 г. нашей эры) Сатурн вступает в созвездие Весов, как черный конь2, чтобы нарушить нормальный ход хозяйственной жизни, принести неурожай, голод и все связанные с этим бедствия. Третья печать снята; что скажет четвертая печать? Автор Отковения продолжает свои выкладки и видит, что вслед за этим (в 100—101 г. нашей эры) Сатурн будет уже в созвездии Скорпиона, как бледная смерть, чтобы принести конец жизни на земле (данные для Сатурна ср. Морозов, Откровение, табл. на стр. 139—140). Так снимается четвертая печать; бедствия, предвещаемые ее снятием, уже эсхатологического характера. Разгоряченной фантазии апокалиптика, пламенно жаждущего суда и конца, представляется, что вслед за вступлением Сатурна в созвездие Скорпиона получают свободу все силы ада: они выходят на землю и истребляют людей мечом, голодом, болезнями и дикими зверями. За разгулом смерти апокалиптику представляется уже неизбежным крушение вселенной. Астрология свое дело сделала; он отдается теперь во власть экстатики, и его разгоряченное воображение рисует ему одну за другою картины мировой катастрофы, развертывающиеся по мере того, как он в своем полубредовом состоянии «снимает» следующие печати. За снятием пятой печати звезды приходят в беспорядок; никогда не поднимающееся над горизонтом Патмоса созвездие Жертвенника вдруг восходит и обнаруживает свою тайну: под ним находятся души христиан, замученных за веру, требующие суда и воздаяния гонителям. За шестой печатью вселенная рушится: земля разрушается от землетрясения, солнце становится черным и перестает светить, звезды падают с неба, небо свертывается, как книжный свиток, и исчезает. А за седьмою печатью должно наступить торжество христиан... Небесные наблюдения осенью 98 года и астрономические выкладки движения Сатурна в следующие годы с их астрологическим толкованием апокалиптик соединил с бредовыми картинами предстоящего конца мира и скомпоновал в форму откровения, которое якобы дает ему агнец, открывая печати книги судеб мира, — и так получились IV—VI главы Откровения Иоанна...
1 Положение Марса в Близнецах для 98 г. в сентябре—октябре и видимость его в вечерние и ночные часы для горизонта о. Патмоса в эти месяцы были для меня любезно вычислены проф. А. А. Михайловским, которому я приношу искреннюю благодарность.
2 Меркурий должен быть исключен; только полным незнакомством Морозова с вавилонской астрологией может объясняться привлечение Меркурия в качестве черного коня. По вавилонским представлениям, Меркурий — звезда счастия, и появление его предвещает дождь, полную воду в каналах и хороший урожай (ср. Jastrow op. cit., II, 667). Тем более соединение Меркурия с созвездием Весов
Нам возразят, что это толкование субъективно и спорно; но мы и не выдаем его, в противоположность Морозову, за единое и истинное решение задачи. Мы хотим только показать, что, оставаясь на почве астрономического толкования и даже принимая основные положения Морозова, можно прийти к выводу, подтверждающему дату Откровения, как ее устанавливает библейская критика1. Но при этом у нас есть два преимущества перед Морозовым. Первое заключается в том, что мы не прибегаем при толковании к помощи туч, облаков, ветра, грома, предполагаемого затмения, не прибегаем к искажению смысла текста путем произвольного перевода, но остаемся исключительно на почве астрономического и астрологического толкования, соответствующего уровню знаний и взглядам эпохи, и на почве имеющегося налицо текста, не допуская никаких произвольных переводов. А второе наше преимущество заключается в том, что при нашем толковании учтен основной характер Откровения, как предсказания, основанного на астрологии и экстатике, что совершенно не учитывается Морозовым. Вывод из всего этого, конечно, только один: в применении к Откровению астрономический метод не может быть точным, так как астрономические вычисления всегда будут основаны на субъективном толковании, и так как при желании всегда можно дать такое толкование, которое астрономически оправдает любую желаемую дату.
Так шатается первый краеугольный камень сооружения Морозова. Перейдем теперь к другому его важнейшему положению определению времени жизни Иисуса, отождествляемого им с Василием Великим. Пророков мы покуда минуем, так как в цепи умозаключений Морозова они тесно связаны с Откровением, и если падает морозовская дата Откровения, то падают и даты пророков; вопрос же о времени жизни Иисуса разрешается Морозовым вне связи с Откровением и пророками. Морозов основывается на рассказе Евангелий Марка, Матфея и Иоанна об обстоятельствах, сопровождавших казнь Иисуса; этот рассказ Морозов, в противоположность общепринятому взгляду, считает целиком достоверным, не исключая даже и некоторых чудес. Центр тяжести, по Морозову, лежит в известии, что во время казни Иисуса, от б до 9 часа, была тьма (skotos) по всей земле; эту тьму, по мнению Морозова, надо понимать, как затмение, и притом затмение лунное, так как в полнолуние, которое имело место во время казни Иисуса, солнечных затмений не бывает. Отсюда Морозов стал искать подходящего лунного затмения в течение первых веков нашей эры, и притом не ранее 21-го марта, так как христианская пасха не празднуется ранее 22-го марта. Такое затмение он и нашел 21-го марта 368 года; отсюда, время жизни Иисуса должно, по Морозову, относиться к IV веку нашей эры, а казнь его — к 20-му марта 368 года.
3 Можно с меньшей очевидностью оправдать и другой, менее принятый в науке взгляд, согласно которому Откровение было написано в 60-х годах I века. Тогда наблюдение над Юпитером будет относиться к 63 г., а расчет появления Сатурна в Весах и Скорпионе к 69—72 гг.; в промежутке будет огненный [pyrros] конь с большим мечом — комета Галлея, которая должна была явиться в 65-66 годах
Прежде всего, поставим первый вопрос, — возможно ли астрономическое толкование вышеприведенного известия Евангелий. Дело идет, конечно, о значении слова skotos: можно ли в данном случае от явления заключать к причине? Третий евангелист это сделал и добавил, сравнительно с Марком и Матфеем, объяснение появившегося мрака именно затмением, но затмением солнца. Затмение солнца, конечно, исключается; Морозов прав, говоря, что тут перед нами объяснительная позднейшая вставка. Но возможно ли толкование в смысле лунного затмения? Возможно только в том случае, если казнь Иисуса происходила вечером; Морозов так и думает, и, полагая в простоте душевной, что раз на востоке день (в смысле счета дней недели и месяца) начинался с вечера, то и счет часов, тоже начинался с вечера, а именно, первый час соответствовал нашему 7-му часу вечера. Тогда время от 6 до 9 часов евангельского счета будет соответствовать, по нашему счету, времени от 12 до 3 час. ночи, когда лунное затмение могло быть ясно видимо. Но беда этого толкования заключаете в том, что оно совершенно произвольно искажает текст и основано на полном незнакомстве Морозова со счетом часов, принятым во всем древнем мире. Этот счет часов, установленный в Вавилонии и оттуда распространившийся по всему древнему миру (ср. Herodot., II, 109), заключался в том, что день, от восхода Солнца и до его захода, делился на двенадцать часов, причем первый час соответствовал, в среднем, 6—7 часу утра, колеблясь в зависимости от времени года. Для счета часов употреблялись солнечные часы, имевшие неподвижную шкалу в 12 часов, вследствие чего и час не всегда имел одну и ту же продолжительность, в зависимости от времени года. Сообразно с этим делением дня делили и ночь на 12 часов; но это деление не было повсеместным и обычным и чередовалось с другими способами, напр., с делением ночи на четыре стражи, т.е. по сменам караулов. Казнь Иисуса происходила утром; об этом совершенно единогласно говорят Евангелия. Он был отведен к Пилату на рассвете (proi); после краткого разбора дела Пилат передал Иисуса солдатам для исполнения приговора; распят Иисус был в третьем часу (Марк., 15, 25), т.е., в 9 часу утра; труп Иисуса был снят с креста после смерти, последовавшей, по обстоятельствам казни, слишком быстро (Марк., 15, 44), вечером (opsias — Марк., 15,42; Матф. 27, 57; ср. Лука, 23, 54: «день тот был пятница и наступала суббота»); отсюда «тьма» могла быть только от 6-го до 9-го часа дня, т.е. от 12 до 3-х часов дня по нашему счету. И, конечно, только такое внезапное наступление темноты среди яркого дня — от 12 до 3 час, — и могли разуметь евангелисты; их читатели только при таком изображении могли проникаться ужасом, на который рассчитан весь тенденциозный рассказ о тьме, землетрясении и разрыве храмовой завесы. При толковании Морозова, все действие, вопреки ясному тексту всех Евангелий, переносится на ночные часы, когда не могло быть ни толпы народа около креста, ни потрясающего впечатления чудесного наступления тьмы среди белого дня.
Таким образом, мы видим, что астрономическое толкование « тьмы» во время казни Иисуса базируется исключительно на обычных для Морозова приемах: читать не то, что есть в тексте, а то, что нужно для его предположения, и переделывать факты, если они противоречат гипотезе. С этим принципом «тем хуже для фактов» мы встречаемся уже в «Откровении»; там Морозов свое предположение о принадлежности Откровения Иоанну Златоусту доказывает, между прочим, тем, что Златоуст якобы был революционером и призывал антиохийцев разбивать императорские статуи, хотя речи Златоуста о статуях наоборот рисуют Златоуста верноподданным, бичевавшим антиохийцев за враждебные чувства к императору. Мы должны поверить заявлению Морозова, что эти речи поддельные, а недошедшие подлинные речи имели революционное содержание. Но в науке не принято верить, это — дело религии... Однако, к вере в новые, открываемые Морозовым факты он призывает нас и в вопросе об Иисусе. Он ищет его среди церковных деятелей IV века и находит в лице Василия Великого. Основания: 1) Василий Великий значит « великий царь», а Иисус был распят, как «царь богославных» — отсюда Василий совпадает с Иисусом (?); 2) житие Василия «во всем» совпадает с Евангелиями, кроме... того факта, что Василий был приговорен к смертной казни и неудачно «столбован» за предсказание лунного затмения. Казнь Иисуса за это преступление есть в евангелиях (но ведь Иисус по Евангелиям никакого затмения не предсказывал и не за это был распят; «царь иудейский» не значит «астроном-предсказатель?»), но этого нет в житии Василия; факт этот, по мнению Морозова, по каким-то причинам, опущен биографом Василия, но он, Морозов, после своих астрономических вычислений и сличения «жития» и евангелий считает своим полным правом внести «в жизнь четьи-минейского «великого царя» лунное затмение 21-го марта 368 года и его результаты, описанные в евангелиях» (стр. 161; ср. стр. 147; 156—157). Морозов имеет право в любое литературное произведение вносить любые дополнения и объявлять, что он этим исправляет намеренные пропуски; но мы имеем полное право объявить такой способ исправления и дополнения литературных произведений и создание новых фактов плодом поэтической фантазии.
Теперь несколько слов о пророках. Определяя время их происхождения астрономическим путем, Морозов на основании выводов «Откровения в грозе и буре» уже наперед считает исключенной возможность появления их в дохристианскую эпоху и ищет их даты в период после начала христианской эры. Эта презумпция совершенно произвольна. Правильный научный метод требует, чтобы были взвешены все возможности, и только после совершенного исключения одной возможности исследователь имеет право испытать другую. В данном случае Морозов имел дело с бесспорным в науке положением, что пророческие книги еврейской библии были написаны в дохристианскув эпоху, что изречения пророков вовсе не имели в виду предсказания Христа, как стали толковать их богословы в первые времена христианства, но были связаны с событиями и идеями того времени, когда жили пророки. Поэтому при применении к пророкам астрономического метода Морозов должен был прежде всего проверить при его помощи датирование пророков дохристианской эпохой и только в случае неудачи строить новые предположения о сущности иудейства, как секты, а не нации, о датировании его первыми веками нашей эры и т.д. Не сделав этой предварительной работы и начав прямо с характеристики иудейства как явления, самое раннее, II века нашей эры, Морозов начал строить новое здание без фундамента.
Попробуем произвести эту проверку, конечно, в тех случаях, когда применим астрономический метод. Его надо исключить по отношению к Захариии и Иезекиилю. Захария в начале VI главы описывает свое видение, в котором ему «из ущелья среди медных (nechoscheth) гор» явились четыре колесницы, запряженные разномастными конями. Морозов считает колесницы символами планет: Марса, Меркурия, Юпитера и Луны («Пророки», стр. 158—159; по «Христу», стр. 255, вторая колесница не Меркурий, а Сатурн) и, поправляя в тексте, неизвестно на каком основании, вместо nechoscheth — nachasch, змей, определяет, что все эти четыре планеты были около созвездия Задеедержца. Далее дату «24 день 11-го месяца» он считает 24 января «по византийскому или еврейскому календарю» и для этого дня определяет астрономически дату — 466 г. по Р.Х. Не говоря уже о произвольном приравнивании 11-го месяца еврейского года к январю, текст Захарии не знает никаких оснований для астрономического толкования. В своем «литературном» переводе Морозов не только исправил nechoscheth на nachasch, но еще пропустил 4—5 стихов, где ангел дает Захарии объяснение видения: четыре колесницы, это — четыре ветра небесных (ruchoth haschammajira), обходящие землю... Иезекииль в I главе рассказывает свое видение, в котором, по мнению Морозова, фигурируют три планеты и Луна, и на основании их положения вычисляется дата 5 июня (почему июня?) 453 года. Текст Иезекииля сам по себе, однако, совершенно не дает данных для такого толкования и потому подвергается у Морозова своеобразной переделке, как видно из следующего сравнения:
| Точный перевод с еврейского (Курсивом — места, совершенно пропущенные в переводе Морозова) И вот бурный ветер пришел с севера, и большое облако в нем, и блеск был кругом него, и пылающий огонь, и из середины огня (сияло), точно блеск полированной меди. И в середине сего — подобие четырех живых существ; и таков был вид их: образ человека у них, но четыре лица у каждого из них и четыре крыла у каждого из них; и ноги их были прямые, и подошвы ног их круглые, сверкали они, как блеск меди. И рука человеческая была под крылами их по четырем бокам их. [И лица всех четырех не поворачивались, когда шли они]4; каждое шло прямо перед собою. И вид лиц их [лицо человека спереди у (всех) четырех], и лицо льва справа у (всех) четырех, и лицо быка слева у (всех) четырех, и лицо орла сзади у (всех) четырех; и верхние крылья были распростерты кверху у (всех) четырех; и каждые два крыла были соединены одно с другим; и каждые два других крыла покрывали тела их. И каждое шло прямо вперед пред собою; куда дух побуждал их итти, туда шли они и не поворачивались. | Перевод Морозова (Курсивом — места, произвольно добавленные Морозовым) Шла буря с севера, большое облако со сверкающими молниями, а вокруг него тянулось сияние Млечного пути, как светящийся поток, текущий между вспышками огня грозы. На южной же стороне неба были видны четыре живые существа — планеты — и там же выделялся облик человека (в созвездии Змиедержца). К нему одному шли те четыре лика (планет), и у него же одного, таинственного, были четыре крыла неба (две из двенадцати пар клиньев, отсекаемых от небесной сферы ее меридианами). , Непреложно было шествие этих существ, и вогнутость путей их была, как вогнутость пути окружности, и все четыре лика их сияли, как полированная медь. Человеческие руки простирались под крыльями неба над ними (у созвездий Змиедержца, Стрельца, Геркулеса), а крылья неба соприкасались одно с другим и не останавливались во время своего кругового шествия по небу, идя каждое вперед (по направлению ежесуточного движения находящихся под нам планетных ликов). Очертание Льва было направо от них, очертание Тельца налево, а очертание Орла находилось около всех четырех над ними. Их лики и их крылья были разделены (небесными меридианами) попарно сверху вниз, и в каждой паре одно крыло соединялось с другими (на небесном экваторе) и два покрывали тела тех живых существ. А сами живые существа — планеты — шли туда, куда влек их дух. |
4 Места, поставленные в [...], переведены с греческого, так как еврейский текст здесь испорчен |
|
Пропуски и добавления, сделанные Морозовым и обозначенные курсивом, сами говорят за себя; для характеристики перевода остается добавить только еще несколько отдельных примеров. Евр. 'arba'a panim le'echath (жен. род.! относится к chaja — существо — жен. рода) — четыре лица у каждого (существа) — Морозов переводит «к нему одному (но 'adam — человек — муж. рода!) шли (?) те четыре лика». Евр. le'echath lakhem — у каждого из них — переведено «у него одного (но должен бы быть муж. род!) таинственного». Евр. jisabbu, «не поворачивались», от sabab, Морозов перевел «не останавливались». Reglкkhem — двойств, число! — значит «ноги их», переведено «шествие». И так далее. В результате получился не новый литературный перевод, а новое литературное произведение. Но зачем же выдавать его за текст Иезекииля?
По отношению к Даниилу, Иеремии и 34 гл. Исайи возможно применить астрономическое толкование, хотя более или менее вероятно оно только по отношению к 34 гл. Исайи. Рука, которая пишет на стене (а не на небе) во время пира Валтасара (Даниил, гл. V), может быть истолкована и не в смысле кометы; но если даже мы примем это толкование, то и в дохристианскую эпоху найдутся даты, оправдывающие научные взгляды на время происхождения книги Даниила. По общепринятому в науке взгляду, книга Даниила в целом была написана в 165—164 г. до Р.Х., в эпоху маккавейского восстания, причем автор ее использовал некоторые литературные материалы, восходящие к последним годам эпохи плена. Если мы предположим, что рука есть символ кометы, то вышеуказанная дата оправдается привлечением кометы Галлея. По ее периодам она должна была появиться именно около середины 160-х годов и 540-х годов до Р.Х.; первое соответствует дате книги в целом, второе — времени происхождения легенды о пире Валтасара, под которым разумеется сын последнего вавилонского царя Набонеда, Бел-шар-ушур; последний, по-видимому, с 549 г. и почти вплоть до падения Вавилона в 537 г. правил за больного отца. Первое нападение персов на Вавилонию относится к 10 году Набонеда, т.е. около 545 г. (ср. Тураев, История Древнего Востока, II, 158—159); это нападение, в связи с появлением кометы в ближайшие годы после него, и могло послужить поводом к составлению апокалиптической легенды о пире Валтасара, так как иудеи, пламенно жаждавшие гибели Вавилона, несомненно, рассчитывали, что Кир теперь же двинется на столицу халдейского царства и положит ему конец. Автор книги Даниила использовал этот отрывок V века для своего откровения о предстоящей гибели Антиоха IV и торжестве верных.
Астрономическую зацепку для определения эпохи Иеремии Морозов находит в ст. 11—14 первой главы. Росток миндального дерева и кипящий котел (у Морозова почему-то «размахнувшаяся кочерга») являются, по Морозову, символами кометы; такое же толкование дает этим символам и Д. Святский («Галлеева комета в Библии и Талмуде»). Убедительным это толкование не может быть, так как нет речи, чтобы знамения были на небе; однако, и безусловно отвергать его возможность не приходится. Но два астронома, согласные в толковании, дают разные даты. Морозов, исходя из презумпции, что пророки позже Откровения, считает, что дело идет о появлении кометы Галлея в 451 г. по P. X.; Святский, напротив, считая книгу Иеремии произведением дохристианской эпохи, указывает ее дату по той же комете Галлея в 619 г. до Р.Х.; эта дата соответствует эпохе выступления Иеремии в качестве пророка, как она определяется научной критикой, а именно, между 616 и 629 годами до Р.Х. Астрономический метод в применении Святского подтверждает научную точку зрения. Далее идет Исайя. Книга пророческих изречений, носящая имя Исайи, является, с научной точки зрения, собранием изречений и речей различных пророков, причем лишь около 30% книги, преимущественно в первых 26 главах, принадлежит подлинному Исайи. 34 глава, на которой основывает свои расчеты Морозов, относится к группе 28 — 35 глав, которые по характеру своего содержания, стилю и намекам на исторические события считаются очень поздним отрывком апокалиптического содержания; время происхождения их, на основании 33 главы, относится обычно к моменту победы Маккавеев над Антиохом IV Епифаном, т. е., примерно, к 162 г. до Р.Х. Меч Иогве на небесах (34 гл. 5 стих), несомненно, означает комету; Морозов ищет ее в первые века нашей эры и отождествляет ее с кометой 442 г. китайских летописей. Но, примерно, около 163 г., как мы видим, должна была явиться комета Галлея, которая и могла дать повод к написанию отрывка 28 — 35 гл. Исайи.
Мы не будем останавливаться на всех прочих пророках; приведенные примеры достаточно ясно характеризуют, с одной стороны, своеобразные методы перевода и толкования, практикуемые Морозовым, а, с другой стороны, возможность при помощи астрономического толкования оправдывать и общепринятые в науке даты. Чтобы покончить с астрономическим методом, мы позволим себе остановиться только еще да двух пунктах. В книге «Христос» Морозов приводит произвольно надерганные им из разных мест отрывки так наз. малых пророков, чтобы доказать, что и они все относятся к V—VII векам нашей эры. Почти везде он указывает и астрономические элементы; но в некоторых пророках, между прочим, в Иоиле, он астрономических зацепок не находит. Между тем, еще известный астроном Склапарелли в 1904 г. (Die Astronomie im Alten Testament, 45) совершенно правильно указал, что описываемое в III, 3 кн. Иоиля небесное знамение — кровь, огонь и столбы дыма — означает комету. Научное исследование пришло к общепризнанному выводу, что книга Иоиля появилась несколько позже 400 года до Р.Х.; но именно около 390 года должна была появиться комета Галлея. Таким образом, Морозов не заметил в книге Иоиля совершенно ясных астрономических данных, при этом вполне подтверждающих научные выводы. Второй пункт касается времени происхождения сочинений иудейского историка Иосифа Флавия. Полагая, что от Иосифа, как и вообще от древних писателей, нет рукописей, а есть только печатные издания (рекомендуем Морозову познакомиться с каталогами рукописей хотя бы только Ватиканского собрания), Морозов заявляет, что сочинения Флавия появились только в середине XVI века и являются подделкой. Но совершенно ясные астрономические данные подтверждают хронологию событий, описанных Иосифом, а, следовательно, и эпоху его сочинений. Одно, главнейшее, его сочинение «Об иудейской войне» описывает великое восстание иудеев против римского владычества, имевшее место в 66—70 годах I века. Описывая предзнаменования, предвещавшие войну (VI.5, 3), Иосиф называет, между прочим, «хвостатую звезду в виде меча», т.е. комету; но именно в 65—66 г., как мы уже указывали, должна была появиться комета Галлея. Этого достаточно, не говоря уже о рукописях и переводах Иосифа,5 чтобы считать вполне доказанным факт происхождения сочинений Иосифа в конце I века нашей эры.
5 Рукописей «Иудейской войны» главных 8 относящихся к XI—XII векам; рукописей (главных) «Иудейских древностей» — 12, из них одна X века. Но это, может быть, для Морозова неубедительно; укажем поэтому еще сирийский перевод «Иуд. войны», рукопись которого, VI века, находится в Милане и издана Чериани, а так же латинский перевод части «Иуд. древностей» VI—VII века, на папирусе, находящейся в Милане (Bibl. Ambrosiana).
Астрономический метод, однако, не единственный, применяемый Морозовым; результаты его самому Морозову кажутся настолько «поразительными», что он старается подтвердить их доказательствами при помощи ряда других методов. Из них геофизический будет фигурировать в следующих томах; сейчас Морозов указывает только один пример, именно, что геофизические условия не допускают вообще образования удобных гаваней на палестинско-сирийском побережье, и что поэтому Тир не мог существовать. Но почему же сейчас существуют несколько гаваней на этом побережье — Яффа, Бейрут, Сайда? Однако, не будем останавливаться на этом, не раскрытом еще методе, и перейдем к другим. В их ряду Морозов почему-то не перечисляет двух методов, к которым он постоянно прибегает, именно — метода пользования житиями святых, как надежными историческими источниками, и метода лингвистического. Первый метод как-то странно противоречит всему основному взгляду Морозова на засвидетельствование древних памятников. Он постоянно повторяет, что никаких первоисточников в рукописях нет, что есть только печатные книги после 1450 г., что рукописи, с которых печатались первые издания, были, всего вернее, уничтожены, так как они исчезли неизвестно куда6; он очень строг в вопросе о подлинности древних авторов и очень охотно повторяет мнение некоторых исследователей Платона, считающих большую часть диалогов этого философа неподлинными; он обрушивается на новозаветные послания, как на продукты скучнейшего средневекового богословского многословия (не зная, конечно, что по новейшим исследованиям их стиль вполне соответствует стилю греческой эпистолярной литературы эпохи римской империи); но он с величайшим доверием относится к житиям святых, да еще в изложении русских синодских Четьих-Миней. Житие Василия Великого — утверждает Морозов — только одно и дает возможность исторической разработки биографии Великого Царя-Иисуса (стр. 151); житие евангелиста Луки — правдоподобно (стр. 444); житие Иоанна Дамаскина — правдиво (стр. 502). Но ведь рукописи житий еще менее древни и менее надежны, чем рукописи других древних произведений; ведь жития являются очень поздними шаблонными произведениями, составлявшимися с назидательными целями по определенному образцу и наполнявшимися одними и теми же до надоедливости чудесами и событиями, что, в частности, житие Василия не имеет никакого значения, как источник для его биографии, которая устанавливается на основании данных его сочинений и на основании надгробных речей Григория Назианзина и Григория Нисского. Но и с точки зрения Морозова все интересующие его жития имеют один и тот же крупный недостаток: они умалчивают как раз о тех фактах, которые Морозов хочет при их помощи доказать. Житие Василия ничего не говорит о его «столбовании» и воскресении; жития Марка Афинского, Луки Элладского, Иоанна Дамаскина и Федора Студита ничего не говорят о написании этими святыми канонических евангелий. Конечно, Морозов выходит из затруднения не допускающими возражений заявлениями вроде того, что главная заслуга Марка Афинского — написание евангелия — «вырезана» из его биографии (стр. 483), или что Иоанн Дамаскин, как талантливый писатель, мог написать евангелие от Иоанна; но эти заявления никого, кроме самого Морозова, убедить не могут. При схеме Морозова остается также совершенно непонятным, зачем понадобились Евангелия, если было уже такое хорошее житие «Великого Царя», почему первые три Евангелия так схожи, а четвертое от них коренным образом отличается, и почему, и когда именно эти Евангелия, а не житие Василия, были признаны священными христианскими книгами.
6 Между прочим, Морозов на стр. 72 очень беспокоится, куда девалась рукопись Сократа Схоластика. Можем его успокоить: две рукописи Сократа Схоластика X века находиться в флорентийской библиотеке, а в Эчмиадзине есть древнейший перевод с него, армянский, VII века. Надо ещё прибавить, что, кроме давно уже устаревшего Тишендорфа, Морозов не знает никаких работ над рукописями и текстом еврейской и христианской библии.
Еще более умопомрачительны выводы, к которым Морозов приходит при помощи лингвистического метода. Прежде всего он строит, на основании своей новой хронологии, новую теорию древних языков. Классический греческий язык есть, по его мнению, средневековое искажение «эллинского» языка эпохи первых веков нашей эры, классический латинский — такое же искажение древнеитальянского, древне-еврейский (библейский) — такое же искажение арамейского; в другом месте, впрочем, он утверждает, что по своему происхождению и произношению библейский язык аналогичен современному немецкому жаргону польских евреев. Не зная современных научных теорий о происхождении индо-европейских и семитских языков от одного праязыка, Морозов своим умом и своим методом доходит до установления родства между еврейскими, греческими и латинскими словами и приходит, конечно, к таким результатам, которые и не снились лингвистам. Исходный пункт его — отрицание какого-либо значения за пунктуацией, имеющейся в тексте еврейской библии, и принятие для библейского языка того произношения букв еврейского алфавита, какое принято в современном еврейском разговорном языке. Морозов не смущается тем, что в древнееврейском значение всех букв — согласное, а в ново-еврейском некоторые буквы, лишние с точки зрения согласного состава новоеврейского языка, взяты для обозначения гласных. И вот у него получаются такие аналогии: собственное имя израильского божества, состоящее из четырех согласных, j, h, w, h, он читает Иэуэ, или Иеве, сравнивает с род. падежом от латин. Jupiter — Jovis и объявляет, что это — название одного и того же бога, причем культ его перешел из Италии в Палестину (cp.VII, 373—374 и др.); на этом основании Морозов в переводе библейских текстов считает возможным переводить иногда jhwh посредством имени Зевс, так как греческий Зевс тождествен с римским Юпитером. Тождество Адама и египетского фараона-объединителя Мены Морозов доказывает следующими уравнениями: Адм=Мена: Мена=Мна=Анм=Адм, так как н, по Морозову, в сущности, носовое д (стр. 388). От фонетики Морозов переходит к лексике и утверждает, что до сих пор значение древних имен и терминов толковалось неправильно, он же дает правильное толкование. Из десятков примеров приведем несколько, не требующих комментариев: Христос — помазанник, т. е. посвященный в оккультные знания, т. е. магистр оккультных наук (стр. 95, 109); греч. Христос — по-еврейски Назорей — так-де называется Самсон (стр. 111). Но евр. наименование Самсона nazir (Суд. 13, 5) в греч. переводе не переведено, а транскрибировано греч. буквами nazeir, и это правильно, так как греч. christos есть перевод евр. mashiach. Евангельское teklon (плотник), Морозов переводит зодчий и прибавляет, что зодчество было тайной наукой, а архитектора составляли тайный орден. Но по-греч. зодчий, архитектор будет architecton, слово же tekton всегда означает вообще строительного рабочего. Тир — евр. Цор — по Морозову Царьград, Дан — Дунайские страны, Мешех — Москва, и т. д. (стр. 246 и др.) Dibre hajjomim — ежедневные записи, летописи, Морозов переводит «Приморские повести», смешав jom — день, с jam — море и, очевидно, производя греч. paralipomenon не от глагола paralipo, а от par'halos — у моря. В заключение еще два оригинальных ряда: Иуда-лев (ari)=Арий; отсюда ариане=фарисеи (стр. 124); Иеровоам=Гонорий=немейский лев=Луи=левит!.. (стр. 353).
Установив при помощи такого лингвистического метода родство языков древнего мира и фиктивность евреев, как нации, Морозов при помощи «статистического метода» доказывает, что различные ряды царей являются только разноименными рядами римских императоров от Аврелиана до Ромула Августула. Он дает три таблицы: 1) израильских царей и императоров от Константина Великого до Ромула-Августула (табл. XIX); 2) римских диктаторов и императоров от Суллы до Каракаллы и параллельный ряд императоров от Аврелиана до Одоакра (табл. XVIII); 3) иудейских царей и римско-византийских императоров от Лициния до Константина Паганата (табл. XX). Цель этих сопоставлений — доказать, что ряды тождественны по числу звеньев и продолжительности годов, и что историческими были лишь кесари от Аврелиана (270 г.), прочие же цари — лишь местные псевдонимы. Для оценки этого метода приведем лишь несколько замечаний относительно I и II таблицы. В первой таблице в ряду израильских царей мы встречаем неизвестное до сих пор междуцарствие между Сохомом (Саллумом) и Менахемом, продолжавшееся 21 год. Но II Цар. XV, 13—17 — совершенно ясно указывает, что в 39 году иудейского царя Азарии Менахем сверг израильского царя Саллума и воцарился вместо него. Далее, Менахем царствовал 14 лет, а не 10, Пеках (Факея) — 6 лет, а не 20, Осия — 8 лет, а не 1 год. В ряду римских императоров только одному Морозову известен 25-летний период захвата власти Иоаном Златоустом; от Петрония до Ромула Августула был не один император, а 9, причем Рецимер, фигурирующий здесь у Морозова, был не императором, а начальником войска; пропущен Констант (340—351), Аркадий и Гонорий, правившие одновременно, показаны, как последовательные кесари, Константин Великий единолично правил только 13 лет, а всего 31 год, так что дата Морозова — 25 лет — ни в том, ни в другом случае не годится: Констанций II правил не 24 г., а 11 лет, Валент — не 15, а 12 лет, Валентиниан III — не 11, а 30 лет; правда, Морозов делит эти 30 лет на два звена: опеки и самостоятельного царства, и для параллели 21 году опеки измышляет уже указанный 21-летний период израильского междуцарствия.
Во второй таблице в ряду римских императоров III—V века сравнительно с тем же рядом первой таблицы сделаны изменения, придающие ей иной вид. Именно, выпущены совсем: Константин II, Валептиниан II, Иоанн Златоуст, опека над Валентинианом III, Петроний Максим; вставлены Стилихон и Аэций, не бывшие кесарями, и добавлены в конце Одоакр и Теодорих Великий; четырем императорам указана другая продолжительность царствований, чем в первой таблице. Далее, в левом ряду II таблицы «два Тира Вескасиана» сосчитаны за одного императора, а в самом конце, вместо одного Каракаллы (211—217) мы читаем: Марк-Аврелий-Антонин-Каракалла — 188—217 (!?). Составляя таким способом «тождественные» таблицы, можно доказать, что не только любых государей, русских, французских, немецких, английских, не было, но что и они являются только псевдонимами римских императоров от Аврелиана до Ромула-Августула...
Мы не будем затруднять внимание читателя разбором других таблиц Морозова, в которых он сопоставляет египетские родословные Рамсеса II с евангельскими родословными Иисуса и восстанавливает на основании родословной, Матфея утраченные династии египетских фараонов. Нам кажется, что и сказанного уже достаточно. В одном месте своей книги («Христос», 440) Морозов говорит, что Индия — страна чудес не в своей собственной, а только в европейской фантазии, воспитанной на полуроманах в духе Жакольо и на теософических измышлениях Блаватской и англо-индийского полковника Олькота, и что индусские мудрецы, говорящие о древности своей страны, представляют интерес скорее для психиатра, чем для серьезного исторического исследователя.
К сожалению «чудесные» открытия самого Морозова при помощи астрономического и других методов существуют также лишь в его фантазии и для серьезного историка интереса не представляют.
Н. М. Никольский.
Новый мир 1925, № 1, стр. 156—175.