Апокрифизм высокофилософских буддийских книг лучше всего доказывается огромным количеством сказаний совершенно справедливого тона.
От имени Будды никогда не пишут на санскрите, а только на наречии восточного Индостана. Впрочем, его слово не связано ни с каким диалектом и традиция приписывает ему следующее повеление: «Я приказываю, ученики, чтобы каждый учил на своем языке».
Мышление его в правдоподобных документах так близко к европейской метафизике средних веков, что сам Ольденберг (стр. 172) говорит:
«Рассматривая буддизм с этой точки зрения, мы должны поставить Будду рядом не с Основателем христианства, а с каким-нибудь из его позднейших теологических представителей, вроде Оригена».
Синтаксическое строение его фраз имеет торжественный гиератический характер и размеренность речи скоро переходит в тяжеловатую важность. В словах его благовестия не звучит никакой внутренней духовной работы, в них нет той силы, какую имеют речи выдающегося человека, нет и суровости, неотделимой от этой силы. Не заметно никакого бурного стремления к верованию, никакой горечи против неверия. В его речах одно положение однообразно укладывается рядом с другим, — все равно, говорится ли о ничтожных вещах или о значительных. Каждая мысль имеет одинаковое право быть высказанной на известном определенном месте, отчего и происходили бесконечные повторения.
Вот хотя бы замечательная речь от имени Будды, что у человека столько же страданий, сколько и любви:
«Кто имеет стократную любовь. Тот имеет стократное страданье; у кого девяностократная любовь — у того девяностократное страданье». И так далее, пока не перебрали весь ряд чисел без всяких выпусков и в конце следующее заключение: у кого одна любовь, у того и одно страдание, а кто не имеет любви, тот не имеет и страдания». И большая часть поучительных речей похожи на эту. Такова же, например, одна из знаменитейших речей, выражающая мысль, что все чувства человека и весь мир охватываются и пожираются, как огнем, приносящими страдание силами земного и скоропреходящего существования.
И сказал Возвышенный ученикам своим:
«Все, ученики, находится в пламени, И что же это все, что находится в пламени? Ввсе видимое находится в пламени, познание видимого находится в пламени, чувство, происходящее от соприкосновения с видимым — будет ли это радость или страдание, будет ли это ни радость, ни страдание — тоже находится в пламени.
Каким же огнем воспламеняется все это? Воспламеняется это огнем желания, огнем ненависти, огнем ослепления, воспламеняется рождением, старостью, смертью, грустью, печалью, страданием, заботой и отчаянием — так говорю я.
Ухо находится в пламени, все слышанное находится в пламени, отношение к слышимому находится в пламени, чувство, происходящее от отношения к слышимому — будет ли это радость или страдание, будет ли это ни страдание, ни радость — тоже находится в пламени.
Каким же огнем воспламеняется все это? Воспламеняется это огнем делания, огнем ненависти, огнем ослепления, воспламеняется рождением, старостью, смертью, грустью, печалью, страданием, заботой и отчаянием — так говорю я.
Обоняние находится в пламени, язык находится в пламени, тело находится в пламени и ум находится в пламени» и так далее и затем каждый раз целиком повторяется тот же припев. Затем речь продолжается таким образом:
«Познав это, ученики, мудрый, благородный слушатель слова делается недовольным всем видимым, познанием видимого, соприкосновением с видимым, делается он недоволен чувством, происходящим от соприкосновения с видимым — будут ли это радость или страдание, будет ли это ни радость, ни страдание. Он делается недовольным слухом», — и опять идут те же самые ряды понятий, как и прежде, и Будда таким образом кончает свою речь:
«Когда он делается недовольным всем этим, то он освобождается от делания, он делается искупленным, в искупленном же появляется познание: я искуплен, возрождение уничтожено, долг совершен, для меня нет более возвращения к земной жизни — так познает искупленный».
Конечно, и в Библии мы видим, как часто повторяются те же самые фразы, но здесь это уже доведено до крайнего предела. И это же не апокриф нашего времени, а действительно записанный кем-то образчик буддийского мудрствования. А вот еще пример, тоже взятый из книги Ольденберга (стр. 176).
«И пошли восемьдесят тысяч деревенских старейшин к достопочтенному Сагате. Придя к нему, они сказали:
— Пришли восемьдесят тысяч деревенских старейшин видеть Возвышенного. Позволь нам лицезреть его.
— Подождите немного, друзья, пока я извещу Возвышенного.
И исчез Сагата с крыльца при входе в монастырский дом, из глаз восьмидесяти тысяч деревенских старейшин. Он появился перед лицом Возвышенного с казал ему:
— Господи, восемьдесят тысяч деревенских старейшин пришли видеть Возвышенного. Что захочет Возвышенный сделать теперь, на то да будет воля его.
— Приготовь же мне место, Сагата, в тени монастырского дома.
— Да будет так, господи, — отвечал Возвышенному достопочтенный Сагата, взял стул, исчез из глаз Возвышенного и появился на крыльце перед лицом восьмидесяти тысяч деревенских старейшин и приготовил место в тени монастырского дома. И вышел тогда Возвышенный из монастырского дома и сел на место, приготовленное в тени.
И пошли к Возвышенному восемьдесят тысяч деревенских старейшин; придя к нему, преклонились перед ним и сели рядом друг с другом. Но мысли свои восемьдесят тысяч деревенских старейшин направляли только на достопочтенного Сагату, а не на Возвышенного. И познал Возвышенный в духе своем мысли восьмидесяти тысяч деревенских старейшин и сказал достопочтенному Сагате:
— Соверши же, Сагата, перед ними великое чудо нечеловеческой силы.
— Да будет так, господи, — отвечал Возвышенному достопочтенный Сагата.
Он поднялся в воздух, и в высоте, в воздушном пространстве, ходил, стоял, опускался, садился, выпускал дым и пламя, и потом исчез.
И когда достопочтенный Сагата в высоте, в воздушном пространстве совершал такие чудеса, то преклонил он главу свою к ногам Возвышенного и сказал ему:
— Господи, учитель мой — Возвышенный, а я его ученик.
И подумали тогда восемьдесят тысяч деревенских старейшин:
«Поистине, это величественно, поистине это чудесно; если ученик столь велик и могуществен, то каков же должен быть учитель?»
И направили они мысли свои на Возвышенного, а не на достопочтенного Сагату. И познал Возвышенный в уме своем мысли восьмидесяти тысяч деревенских старейшин и проповедовал им слово свое по порядку: о милостыне, о справедливости, о небе, о губительности и тщете наслаждений, о награде освобождения от наслаждений.
Когда Возвышенный познал, что мысли их освобождены от всяких препятствий, возвышенны и склонны к нему, тогда проповедовал он им главнейшее благовестие Будды: о страдании, о появлении страдания, об уничтожении страдания и о пути к уничтожению страдания.
Как чистое платье после мытья получает надлежащий цвет, так и в этих восьмидесяти тысяч деревенских старейшин получилось чистое, незапятнанное познание истины, что все, подчиненное закону происхождения, подчинено и закону уничтожения. И познав учение, проникнутые им, зная учение, погрузившись в него, победив сомнения, освободившись от колебаний, поверив в слова учителя, сказали они Возвышенному:
— Воистину так, господи, как поднимают согбенное, как открывают скрытое, или показывают путь заблудившемуся, или как водружают в мраке светоч, чтобы всякий мог видеть окружающее, так и Возвышенный в речи своей возвестил нам учение. Прибегаем, господи, к Возвышенному, к Закону и к Общине учеников. Пусть Возвышенный считает нас своими мирскими учениками, ибо отныне и на всю нашу жизнь мы прибегаем к нему».
Этот рассказ о посещении Будды, — говорит Ольденберг, — старейшинами, может служить типическим: в священных текстах при всех подобных случаях без конца повторяются те же самые подробности.
Время от времени внешняя форма этих рассказов изменяется, вместо проповеди появляется диалог, Будда спрашивает, или его кто-нибудь спрашивает. Авторы священных текстов, несмотря на искусственную, выдуманную ими теорию о различных родах вопросов, решительно не умеют нарисовать живую картину. У них не имеется никаких признаков драматического таланта. Люди, разговаривающие с Буддой, говорят только «да» или, если злые противники его, то со срамом умолкают и в конце концов принимают его учение.
Забавный пример того, как священные тексты обращаются с художественными требованиями, представляет история о разговоре Будды с невесткой Анатапиндики.
Будда подходит к дому своего богатого и щедрого почитателя, купца Анатапиндики, он слышит там громкий разговор и спрашивает:
«О чем кричат люди в этом доме? Можно подумать, что у рыбаков рыбу украли».
Анатапиндика рассказывает Будде о своем горе: в его дом вошла невестка из богатого семейства и не хочет слушаться ни своего мужа, ни его родителей и отказывается воздать надлежащие почести Будде. Будда говорит ей:
«— Иди, Суджата, сюда.
— Иду, господи, — отвечает она и подходит к Будде, а он говорит ей:
— Суджата, существует семь родов супруг, которые могут достаться мужчинам. Одна похожа на убийцу, другая на грабительницу, третья на госпожу, четвертая на мать, пятая на сестру, шестая на подругу, седьмая на служанку. Таковы, Суджата, семь родов супруг, которые могут достаться мужчине. К какому роду супруг принадлежишь ты?
Суджата забывает все свое упорство и надменность и скромно говорит:
— Не понимаю, господи, смысла того, что сказал Возвышенный. Возвести мне учение свое, чтобы я могла понять то, что сказал ты вкратце.
— Слушай же, Суджата, и прими к сердцу то, что я скажу тебе.
— Слушаю, господи, — отвечала Суджата».
Будда описывает ей семь родов женщин, от худших, привязывающихся к другим мужчинам, презирающих своего мужа и покушающихся на его жизнь, до лучших, преданных воле супруга, как служанки и выносящих без ропота все, что он ни скажет и ни сделает.
«— Таковы, Суджата, семь родов супруг, которые могут достаться мужчине. К какому роду супруг принадлежишь ты?
— Отныне, господи, пусть Возвышенный считает меня женщиной, которая подобна служанке своего супруга».
Но почти в таком же роде читаем мы в житиях святых, как посрамляли они своих противников.
В другом разговоре между Буддой и браманом дело идет об отношениях между четырьмя кастами и о притязаниях. В этом разговоре Будда придает своей критике форму вопросов и ответов.
«Если спросить кшатрию (благородного) таким образом: кому будешь ты служить: тому ли, у которого за твою службу тебе будет не лучше, а хуже, или тому, у кого тебе будет не хуже, а лучше? Кшатрия, если захочет ответить по ответит, ответит так: «я не буду служить тому, у которого за свою службу мне будет не лучше, а хуже, а я буду служить тому, у которого за мою службу мне будет не хуже, а лучше». Потом индукция идет дальше:
«Если спросишь брамана, — если спросишь вайсию, если спросишь судру».
Естественно, что ответ каждый раз получается один и тот же и вот Будда приходит окончательно к следующему результату.
«Я говорю, что служить надо тогда, когда, благодаря службе другому, растет вера, растет добродетель, растет знание и познание».
Евангельским аллегориям соответствуют и буддийские. Так проповедь Будды об искуплении сравнивается с деятельностью врача, извлекающего из раны отравленную стрелу и целительными травами побеждающего силу яда. Община его учеников уподобляется морю, в глубине которого лежат перлы и кристаллы, в котором живут исполинские чудища, в которое притекают реки, где они и теряют свое имя и делаются морем. Как земледелец обрабатывает свое поле, засевает семя и проводит к нему воду, но не имеет при этом возможности сказать: «сегодня начнет расти растение, и завтра оно созреет», а должен ждать надлежащего времени, когда вырастет и созреет его хлеб, — так бывает и с учеником, стремящимся к искуплению: он не может сказать: «сегодня или завтра дух мой будет искуплен от всего нечистого», а должен ждать, пока не придет его время и пока он не получит искупления.
«В лесу, на горной возвышенности, — говорит он, — большая низменность, наполненная водой; живет тут большое стадо диких животных. И приходит сюда человек, желающий причинить диким животным вред, мучения и несчастие. Он скрывает верный путь, по которому ходить полезно, и открывает ложный болотистый путь, болотистую тропинку. И тогда большое стадо диких животных страдает от вреда и опасности и уменьшается. А потом приходит человек, желающий блага и процветания этому стаду животных; он открывает верный путь, по которому полезно ходить, закрывает ложный болотистый путь, болотную тропинку. Тогда большое стадо диких животных будет процветать, расти, множиться. Смысл этого сравнения, ученики, таков: большая низменность и вода суть наслаждения, большое стадо диких животных — люди; человек, стремящийся к вреду, мучению и несчастию — Мара, злой; ложный путь, ученики, есть восьмичленный путь, а именно: ложная вера, ложное решение, ложное слово, ложное дело, ложная жизнь, ложное стремление, ложное воспоминание и ложное самоуглубление; болотистый путь есть похоть и желания; болотистая тропинка есть незнание. Человек, стремящийся к благу, процветанию, счастью, — это человек, ученики, есть совершенный Святой, Высочайший Будда. Верный, безопасный путь, по которому полезно идти — это святой восьмичленный путь, а именно: праведная вера, праведное решение, праведное слово, праведное дело, праведная жизнь, праведное стремление, праведное воспоминание и праведное самоуглубление. Таким образом я, ученики, открыл верный безопасный путь, по которому полезно идти. Ложный путь закрыт, болотистый путь, болотистая тропинка уничтожены. Все, что должен делать учитель, стремящийся к спасению своих учеников, имеющий к ним милосердие — все это я сделал для вас, ученики мои».
Все это напоминает уже влияние Евангелий, но есть к ним и дополнения, вроде позднейших гимнов христианской церкви, вроде Иже Херувимского.
Я приведу только одно из Ольденберга (стр. 184).
«Долга для бессонного ночь,
И путь для усталого странника длинен, —
Долга возрождения мука,
Доколе не узрел он истины света.
Как глубокое море спокойно,
Как зеркально ясны глубокие воды —
Так слушая истины слово
Находит покой у сердца мудрого
Поток бытия подавляй ты насильно,
Наслаждения из сердца ты все изгони.
Сознающий конец мироздания —
Вечное тот созерцает.
В бесконечном пути возрождений
Творца бытия все искал я.
Печален рожденного жребий.
Строитель, тебя наконец я нашел.
Опять не построишь ты дом мой.
Разрушена стройка твоя,
Разрушены дома основы.
От мира ушедшее сердце
Достигло желаний предела».
Как Христос предсказал свою смерть ученикам, так и Будда. Возвышенный сказал монахам: «истинно, истинно говорю вам, монахи — все земное подвержено погибели, молитесь непрестанно; вскоре настанет для Совершенного Нирвана, через три месяца войдет Совершенный в Нирвану».
Так сказал Возвышенный, и потом учитель продолжал говорить так:
«Плод мой созрел, близка цель моей жизни,
Я ухожу, — вы остаетесь, готово для меня место прибежища.
Будьте постоянно бдительны, живите всегда в святости.
Сохраняйте, ученики, дух ваш постоянно решительным и готовым.
Кто живет без колебаний, верный слову истины,
Тот отрешается от рождения и смерти и достигает конца всякого страдания».
Наконец Будда пришел в Кузинару, там на берегу реки Гираниавати (Хота — Кондак) находился густой лес. « Иди, Ананда, — говорит Будда — приготовь мне ложе между двумя деревьями головой к северу. Я утомлен, Ананда, и хочу лечь».
Это время не было временем цветения деревьев, но эти два дерева сверху донизу были покрыты цветами. Будда лег под цветущими деревьями и цветы начали падать на него. С деревьев падал целый дождь цветов и мудрецы на небе в честь умирающего святого пели торжественные песни.
При наступлении ночи пришли в лес из Кузинары благородные жители этого города с женщинами и детьми, чтобы в последний раз поклониться умирающему учителю.
Перед самой своей смертью Будда сказал Ананде: «может быть, вы, Ананда, подумаете: слово потеряло своего учителя; у нас нет больше учителя. Так вы не должны думать, Ананда: учение, которое я возвестил вам, и правила, которым я учил, — вот ваш учитель, когда я уйду от вас».
И обратившись к ученикам, он произнес: «истинно, истинно говорю вам, ученики мои, все созданное скоро преходящее, боритесь непрестанно» — таковы были его последние слова.
И поднялся дух его от одного экстаза к другому по всем степеням восхищения; и потом пошел он в Нирвану. И вот Брама произнес следующее изречение:
«В мире все существа тело свое оставляют —
Так и теперь Будда победоносный, мира великий учитель,
Всесовершенный, могучий, в Нирвану вошел».
Мы видим, что эпизод о распятии Христа совершенно исключен из буддийской легенды, как не имеется его и в других вариантах того же происхождения в мифе о пророке Илии, который возносится на небо перед своим учеником Елисеем — Анандой буддийского мифа, как нет его и в мифе об Иисусе Навине и о Великом царе-мессии, да и в легенде Четьи-Минеи о Великом царе (Василии Великом). Следует ли из этого, что и весь рассказ Евангелия о столбовании Христа и о лунном затмении при этом есть миф? О том, что самое затмение 21 марта 368 года при Василии Великом было реальное, в этом нет сомнения, мне кажется и в том, что оно было в момент какого-то издевательства над попавшим в руки своего соперника основателем христианского богослужения, которое и выручило его и после него он, обратившись в ходячего учителя, жил еще не один год, как и Великий царь в Житиях Святых. Евангелие же только поторопилось отправить его на небо.