Рис. 87. Воображаемый продукт культурной эволюции потомков философа Аристотеля и поэтессы Сафо. Греко-турецкий князек средины XIX века.
Рассмотрим теперь и другие физические явления, отмечаемые в «Совместном описании» Фукидида.
Из них обращает на себя особенное внимание извержение Этны (Αΐτνη) в Сицилии (III, 116) в 6-м году войны и другое за 49 лет до него.
«В самом начале этой весны — говорит «Кадилодатель» — поток лавы вытек из Этны, что случалось и прежде. Он опустошил часть области катáнян, которые живут под Этной, самой высокой горой в Сицилии. Говорят, извержение это случилось на пятидесятом году после предшествовавшего. С того же времени, как Сицилия была заселена эллинами, всех извержений было три. Так пришел к концу шестой год той войны, которую описал Фукидид (III, 116)», — говорит Фукидид в третьем лице о самом себе.
По нашим пяти решениям с помощью затмений, это извержение должно приходиться или на —425, или на +24, или на +324, или на 423, или на +738, или на +1138 годы нашей эры. Однако, первое извержение (—425 г.) нельзя считать, так как оно само определено «по Фукидиду», а из последующих только-что указанных годов ни в одном не помечено позднейшими собирателями сведений никаких извержений Этны. Точно то же можно сказать и о том, которое было за 49 лет до него. Наиболее подходящею оказывается и здесь триада 418—425—437 годы, так как тогда для извержений Этны получаются 423 и 374 гг. нашей эры. А историками указывается 420 год, т. е. всего за три года до даваемой «Фукидидом» даты. Точно также и в уже цитированной нами заметке из «Константинопольской хроники Георгия Гамартоли» мы знаем, что в 324 году было страшное землетрясение в итальянской Кампаньи, разрушившее 13 городов, и трудно допустить, чтоб оно не сопровождалось извержением Этны, связанной с этой областью подземным магматическим протоком, и не прекращавшей в то время своей вулканической деятельности.
Не менее интересно у Фукидида и указание на вулканические явления его времени на Липарских островах, к северу от Сицилии, где и до сих пор постоянно действует Стромболи.
«Острова эти,—говорит автор,— возделываются липарянами, колонистами книдян. Живут они на одном из островов, небольшом, называемом Липарою. Отправляясь отсюда, они обрабатывают и остальные острова Дидиму, Стронгиму и Иеру (Ιέρα). Тамошнее население думает, что на Иеро бог Гефест занимается кузнечным делом, так как ночью там можно видеть высоко поднимающийся огонь, а днем — дым» (III, 88).
Ни о Неаполе с Везувием, ни о Риме (если это не его он называет Веревкой (Спартой), у Фукидида нет ни слова, хотя Византия (Βυζάντιον) и упоминается много раз, как одно из мест действия тогдашней морской и сухопутной войны, захватившей, кроме Греции и Сицилии, и малоазиатское побережье. О землетрясениях у Фукидида говорится следующее:
«Случались в это время (в зимнюю кампанию пятого года войны, вполне согласно с сообщением Георгия Гамартоли) и частые землетрясения: в Афинах, на Евбее, в Беотии, особенно же в Беотийском Орхомене (III, 87)».
А затем мы читаем:
«В следующую летнюю кампанию (VI год войны) пелопоннессцы с союзниками под начальством лакедемонского царя Агида сына Архидама дошли до Перешейка, намереваясь вторгнуться в Аттику. Но вследствие происшедших многократных землетрясений они вернулись назад, и вторжение не состоялось. Около этого же времени море при Оробпях, что на Евбее, вследствие продолжающихся землетрясений, отступило от тогдашнего берега; поднялось страшное волнение, захватившее часть города. После этого вода частью залила сушу, частью отступила назад от берега, и там, где прежде была суша, теперь стало море. При этом все, не успевшие взбежать на высокие места, погибли».
Все это в полном соответствии с сообщениями наших средневековых первоисточников о землетрясениях времени Константина I, может быть, и побудивших его собрать Никейский собор тогдашних ученых теологов, да и при крестовых походах они были.
«Подобное же наводнение, — продолжает Фукидид, — постигло остров Аталанду у Локриды Опунтской, при чем оторвало часть афинского укрепления, а из двух вытащенных на сушу кораблей — один изломало. Море слегка отступило от берега также на Пепарете, однако, здесь за этим не последовало наводнения. Землетрясение разрушило часть городской стены, часть пристаней и несколько домов. Причина этого явления состоит, по-моему, в следующем: где землетрясение было самое сильное, там оно сначала отводило воду от берега, потом внезапным новым толчком оно еще сильнее производило наводнение. Без землетрясения ничего подобного, мне кажется, не могло бы произойти» (III, 89).
Далее (V, 45) Фукидид указывает, как во время народного совещания в Афинах в 12-й год войны произошло новое землетрясение, вследствие чего собрание было прервано и перенесено на другой день; и еще (V, 50), как то же самое произошло в в Коринфе, в конце зимней кампании около Олимпийских праздников того же двенадцатого года войны (т. е. по нашему первому счету около 331 г.)
Точно также «весной (18-го года войны), когда лакедемоняне выступили в поход на Аргос и дошли до Клеон, произошло землетрясение, заставившее их отступить назад (VI, 95)». Потом, «к концу 19-го года войны» произошло новое землетрясение «в Лакедемоне» (т. е. по нашему перевод у в Лациуме), и около этого же времени город Кавн пострадал от «сильнейшего землетрясения, какое когда-либо бывало на нашей памяти» (VIII, 41).
Это землетрясение, по нашему счету, относится уже к 338 году.
Из планет, по которым мы тоже могли бы определить время описываемых тут событий, во всей истории Пелопоннесской войны не упомянута ни одна, а из звезд только Арктур, для определения времени года.
«Ко времени (гелиатического) восхода Арктура (в летнюю кампанию 3-го года войны, при осаде пелопоннессцами Платен в Аттике) все осадные приготовления были окончены. Пелопоннессцы поставили свою стражу на половине укреплений (другую охраняли беотяне) и возвратились с войском домой» (II, 78).
Из иностранных царей названы здесь Артаксеркс (Άρταξέρξης) сын Ксеркса; упомянут Александр Македонский в таких словах: «нынешней приморской Македонией овладел прежде всего Александр, отец Пердикки, и предки его темениды, вышедшие в древности из Аргоса. Они воцарились там после того, как одолели в сражении пиериян и вытеснили их из Пиерии» (II, 99).
Кир (Κυ̃ρος) считается здесь первым царем персов, вторым — его сын, Камбиз (Κα̃μβύσης).
Дарий (Δαρεΐος), — говорит Фукидид, — персидский царь после Камбиза, сына Гистаспа, некогда покорил своей власти эллинские острова, опираясь на Финикийский флот (I, 16), а Дарий, сыв Артаксеркса, участвовал в Пелопоннесской войне (VIII, 5). Правитель его приморской области называется здесь Тиссаферном.
Из местностей интересно упоминание Киферона (Κιθαιρών — Китайрон), покрытого лесом, около Платеи в Беотии (в 50 милях, или 75 верстах от Афин), а в полуверсте к северу от Акрополя был поток Эридан (Иордан), имена созвучные с евангельскими Кедроном и Иорданом, но уже не в Сирии, а в Греции. Из народов упоминаются скиты, или скиф (σκύθαι), как многолюднейший народ, и готы (γέται — библейские геты — ГТ). Эти «готы (немцы) и другие тамошние народы пограничны со скифами (т. е. киевскими юго-славянами, которых имя, вероятно, происходит от славянского слова скиты, т. е. скитальцы, кочевники; II, 96). «Из всех царств Европы (Έυροπη), лежащих между ионийским заливом и Евксинским понтом (Черным морем), царство од-русов (όδρύσαι — одрусы, т. е. от Руси, русины?) было самым могущественным по количеству доходов и по благосостоянию. Однако, по отношению к военной силе и численности войска оно далеко уступает скифам (предкам казаков?) С последними не может сравниться ни один народ не только в Европе, но и в Азии. Ни один народ сам по себе не был бы в силах устоять против скифов, если бы все они жили между собою согласно. Однако, скифы не выдерживают сравнения с другими народами ни в разуме вообще, ни в понимании настоящих житейских потребностей» (II, 96).
Судя по тому, что в Македонии был город Европ того же корня, как и Европа, можно предположить, что название Европа происходит от этого города и первоначально применялось только к Македонии и к странам, лежащим за нею. «Фракияае,—говорит Фукидид, — осадили также город Европ, но не могли взять его. Потом они продолжали путь в остальную часть Македонии» (II, 100).
Азия (Άσία) у Фукидида употребляется уже не в смысле маленькой провинции на Анатолийском полуострове, где жили греки, а в смысле всего континента, как у нас. «Еще и теперь,— говорит он,— у тех варваров, преимущественно азиатцев, которые устраивают состязания в кулачной бою и в борьбе, последние происходят только в поясах» (I, 65). «Пелопоннес» (т. е. остров Пелопа) — говорит он в другом месте — получил свое имя от Пелопа, явившегося туда из Азии к людям бедным с большим богатством (I, 92).
«Лакедемоняне (латины), как характеризует их Фукидид — сильны на суше, афиняне (греки) на море. Взаимный союз между ними сохранился недолго. Вскоре разделенные враждою лакедемоняне и афиняне, вместе со своими союзниками, воевала друг против друга, а остальные эллины, в случае, если им приходилось где-нибудь враждовать между собою, стали присоединяться или к афинянам, или лакедемонянам. Поэтому, со времени персидских войн и до этой войны афиняне и лакедемоняне постоянно, то заключали союз, то воевали или между собою, или с отпавшими от них союзниками (как и крестоносные греческие государства в XII—XIII веках).
«При этом они усовершенствовались в военном деле и, изощряясь среди опасностей, приобрели большой опыт. Лакедемоняне пользовались гегемонией, не взимая дани со своих союзников, а заботясь только о том, чтобы, подобно им, и у союзников был олигархический (скорее монархический ограниченный, так как у них были цари) строй управления. Афиняне, напротив, с течением времени отобрали у союзных с ними государств, за исключением хиосцев и лисбиян, корабли и обложили всех своих союзников денежною данью. Оттого ко времени этой войны боевая подготовка афинян была значительнее, нежели в пору высшего процветания их союза, когда последний не был еще обессилен» (I, 18—19).
Читатель видит, что здесь повторилось то же, что и в легенде о царях израильских и иудейских. Характеристика спартанцев списана с характеристики итальянцев и франков, а характеристика афинян — с характеристики византийцев. Следовательно, и пелопоннесская вражда описана Фукидидом по взаимоотношениям между западной и восточной частями римской империи.
Из городов интересно упоминание о Марселе (Массалия), как о колонии фокеян (Φώκαια, Phocaea), которые побеждали карфагенян в морских сражениях (I, 13). Но развалины этой Фокеи предполагаются на Малоазиатском прибрежье под названием Караджа-Фокия . . .
Египет, носящий в Библии имя Миц-Рим, а у себя — Хеми, у Фукидида называется уже, как и у нас, Египтом (Αΐγυπτος) и считается отложившимся от персидского царя Артаксеркса (I, 104).
Аппенинский полуостров везде называется Италией (̉Ίταλία), как в конце средних веков и в наше время; имя это производится от Итала (̉Ίταλος), царя сикулов-сицилийцев (σικελοι), которые вторглись в Тринакрию, получившую от них название Сикелии (Σικελία), т. е. Сицилии.
Италия упоминается у Фукидида много раз. Так, рассказывается, что эллины заселили Ионию и большинство островов, а пелопоннессцы — большую часть Италии и Сицилии. Значит, действительно, Италия считалась дорийской (в тесном смысле — спартанской) областью, а время возникновения итальянских государств относится Фукидидом к 80-му году после взятия Илиона (̉Ίλιον)1 ила Трои (Τροία).
1 Илiон — созвучно с Элiей Капиталиной, как назывался Эль-Кудс (палестинскiй Иерусалим).
«Италия, — говорит Фукидид, — изобиловала лесом (VI, 90), из нее аФпняне получали (морем) съестные припасы (VI, 103 и XII, 14), но во время воины итальянцы действовали с пелопоннессцами (II, 7), а потом иногда и с афинянами (VII, 57). На пути в Италию из Афин лежала Керкира и могла не пропускать кораблей из Италии и Сицилии к Пелопоннесу (I, 36; III, 72; IV, 2—8; VI, 34 и т. д.). Там была крепость и гавань, и олигархия боролась с демократией, как в Венеции. Историки ее считают и ио созвучию имен за современный остров Корфу, и в таком случае приходится допустить, что во время Пелопоннесской войны корабли были настолько совершенны, что могли переплывать в Италию через Отрантский пролив, не менее 150 километров (или верст) ширины.
Карфаген (Καρχηδών) упоминается несколько раз, как очень близкий к Сицилии (VI, 2). В нем было торжище Новый город (VII, 50), (а по арабски и сам Карфаген значит то же самое). Им пытался овладеть Алкивиад, и, наконец, фокеяне нанесли ему поражение (I, 13). Я напоминаю о созвучии его с испанское Картагеной.
О Мемфисе и Мепдесском роге Нила говорится так:
«Инар сын Псамметиха, царь пограничных с Египтом ливиян, поднял против персидского царя Артаксеркса большую часть Египта и призвал па помощь афинян. Сначала афиняне завладели было Египтом». «Персидский царь послал туда Мегабиза, сына Зопира, с большим войском. По прибытии в Египет сухим путем Мегабиз разбил в сражении египтян и их союзников, вытеснил из Мемфиса эллинов, запер их на острове Просопитиде и там осаждал их год и шесть месяцев, пока не отвел воды канала по другому направлению. Таким образом корабли (эллинов) остались на суше и, переправившись к острову, он взял его сухим путем». Египет снова подпал под власть персидского царя, за исключением болот, которыми владел царь Амиртей (Ά̃μυρταῖος). А царь ливийцев Инар, начавший все дело в Египте, был схвачен, благодаря измене, и распят. Пятьдесят триер с воинами из афинян и прочих союзников, отправились в это время в Египет на смену прежде посланному войску и бросили якори у Мендесского рукава (восточного протока Нила). Но с суши на них напали сухопутные войска, а с моря финикийский флот, при чем большая часть кораблей погибла. Так кончился большой поход афинян и их союзников на Египет» (I, 110).
Финикияне (Φόινιχες), по Фукидиду, занимались не торговлей, а разбоями. «Ничуть не меньше занимались пиратством и островитяне, именуемые карийпами и финикиянами, заселившие большинство островов» (I, 8). «Кир поработил города на континенте, а впоследствии Дарий, опираясь на финикийский флот, поработил и острова» (I, 16).
Более всего говорятся о финикиянах, как части жителей Сицилии (VI, 46), а о знаменитых «Тире и Сидоне» не упоминается совсем, хотя вследствие участия финикиян в войнах на стороне персов, это было бы неизбежно, если б Тир и Сидон действительно существовали там в то время.
Слово «мидяне» (̃μῆδοι) Фукидид употребляет много раз. Вот его главные выражения: «Они (афиняне и масса других союзников под командой спартанца Павсания) направилась к Византии, запитой мидянами, и взяли ее осадою» (I, 94). А в другом месте: «После отступления от Кипра он (Павсаний) взял в прежнее свое пребывание на Геллеспонте Византию, которая занята была мидянами, в том числе некоторыми родственниками царя (Ксеркса), тогда же взятыми им в плен» (I, 128). Но после этого и сам он по Фукидиду стал персофилом. Потом говорится, что мидяне владели тогда укрепленным городом Сестой (на северном берегу Дарданельсного пролива, VIII, 62), и несколько раз упоминается о «мидийской войне».
Слово персы (πέρσαι) тоже употребляется не раз, при чем царями их называются Кир, Камбиз (I, 13 и 16), Дарий (I, 14) и Артаксеркс (I, 137), и рассказывается об их обычае давать подарки, что ставится в противоположность обычаю соседей скифов, называемых2 од-руссы (испорченное слово «от Руси», т. е. из Руси), выпрашивать себе подарки (II, 97).
2 Или же это слово сократилось из одо-русов, от греческого όδός (одос) — переход, и славянского русс — русский.
Описывая эллинов, Фукидид рисует их совершенно такими же, какими они были в Эпоху Возрождения и даже в начале XIX в., когда еще не было ни пароходов, совершенно изменивших морскую жизнь, ни железных дорог, изменивших сухопутную психологию.
«В древности, — говорит он, — эллины и те из варваров, которые жили на материке близ моря, а равно все обитатели (ионических) островов, обратились к пиратству с того времени, как стали чаще сноситься между собою по морю (с торговыми целями). Во главе их становились лица наиболее могущественные, которые и поддерживали пиратство ради собственных выгод и для доставления пропитания слабым (своим близким). Нападая (с моря) на неукрепленные города, состоящие из отдельных поселков, они грабили их и большею частью именно таким путем добывали себе средства к жизни. Тогда занятие это не считалось еще постыдным, скорее приносило даже некоторую славу. Доказательство этого представляют и теперь те из обитателей, у которых ловкость в этом деле пользуется почетом, а также древние поэты, у которых предлагается пристающим к берегу людям один и тот же вопрос: не разбойники ли они, так как ни те, кого они опрашивают, не считают занятие это недостойным, ни те, которым это желательно знать, не вменяют его в порок.3
«Впрочем, жители грабили друг-друга а на суше. Во многих частях Эллады практикуется и до сих пор этот старинный способ жизни, именно, у локров озольских, зтолян, акарананов и у обитателей пограничного с ними материка. Самый обычай ношения с собой оружия сохранился у этих материковых народов от старинного занятия их разбоем» (I, 5).
3 Одиссея III, 71 сл. Гимн к Аполлону 453.
Рис. 87. Воображаемый продукт культурной эволюции потомков философа Аристотеля и поэтессы Сафо. Греко-турецкий князек средины XIX века. |
Читатель видит сам, что все это описание есть живая картина ионийских греков даже при турецком владычестве, т. е. около XII—XIII вв., когда у них славилось пиратство и когда они ходили даже дома вооруженными с ног до головы (рис. 87). Возможно, что они были таковы же и в средние века или же автор, живший в новое время, апокрпфировал им современную ему фигуру турецкого грека.
Но я не буду здесь долго останавливаться на этом предмете, а попрошу только обратить особенное внимание на ту фразу, где Одиссей называется уже древним поэтом. Ведь он — древний поэт только с точки зрения нашего времени, а как же он мог быть древним для автора этой книги, если он жил, как утверждают, за 400 лет до начала нашей эры? Ведь не можем же мы и теперь упрямо утверждать, что такие поэмы, как Одиссея или Илиада действительно были составлены за 1280 лет до «Рождества Христова» безграмотными аркадскими пастушками и пастушками, счастливо бегавшими нагишом за своими овечками, как их рисуют нам художники Эпохи Возрождения, а по ним и современные?
Здесь автор Пелопоннесской войны явно употребил, не подумав, привычное его современникам выражение «древние поэты» и этим выдал свою собственную недавность. Я не пересматривал всю книгу Фукидида с целью найти и другие анахронизмы, но уверен, что при специальном пересмотре окажется их немало в роде, например, уже указанных мною географических и народных названии, во главе которых я ставлю слово Италия.
Хотя историки классицизма, не подвергавшие сомнению подлинность классической литературы, и пришли, на основании ее, к выводу, что Аппенинский полуостров в глубокой древности назывался Италией; что потом в первые века нашей эры это название заменилось Романией (Roma), а потом в средние века вновь вынырнула из забвения Италия, но это возвращение к старому имени мало вероятно. Для него нет никаких побудительных причин, в роде той, которая заставила немцев заменить после 1871 г. свою Deutschland древним именем Germania, но и этот старинный патриотизм не вытеснил из немецкого употребления родное слово «Deutschland».
Более твердой становится здесь почва (если даже мы и отбросим астрономический метод), когда мы будем рассматривать псевдо-древнюю классическую литературу с точки зрения истории материальной культуры, основы которой стали серьезно разрабатываться только с начала XX века.
В истории техники, благодаря ее молодости, мы еще не подвергаемся такой массе с детства привившихся внушений, заимствованных нами без всякой критики от предшествовавших нам поколений, как в истории изящной литературы и в политической и религиозной истории народов древности, а потому и критическая мысль работает там свободнее. Вслед за своим возникновением история материальной культуры уже разбила державшееся до последнего времени представление о том, будто в человеческой экономической эволюции «бронзовый человек» предшествовал «железному». Бронзу оказалось много труднее и сложнее выделывать, чем железо... Только «каменный» век, начавшийся, вероятно, вслед за Pithecantropus erectus, которого бедренная кость, коренные зубы и часть черепа, носящие получеловеческий и полуобезьяний характер, найдены в 90-х годах в плиоценовых отложениях Явы, остался из этих трех веков на прежнем первичном месте в дописьменной эпохе человеческой культуры. Несомненно, что применение науки о развитии материальной культуры к современной истории даст очень важный материал и для ее упорядочения.
И у Фукидида мы находим ряд мест, указывающих на состояние материальной культуры в описываемый им период. Упоминается о кирпичах, делавшихся из глины для построек (II, 78), о железных цепях для таранов; о золотых приисках на острове Фасосе у берегов Фракии (I. 160; 10131; V, 1054), о серебряных приисках около горы Лаврии в Аттике (11, 55; VI, 917). Упоминается о существовании верховых лошадей и кинжалов, которые носили фракийцы, т,-е. привизантийские греки (II, 16).
«Готы и другие тамошние народы, пограничные со скифами, — говорит автор, — имеют одинаковое с ними вооружение: все они конные стрелки из лука. Хлебосил (предводитель од-руссов)4 присоединил много фракийцев, живущих независимо и вооруженных кинжалами (короткими мечами). Его царство простиралось до ляев (λαιαῖοι, ляхов?), рубак (παίονες) и реки Стрюмона (Στρυ̃μών), вероятно, от немецкого Strom, вытекающей из горы Скомбра (Σχο̃μβος) и протекающей через земли охотников (άγρια̃νες) и ляяев. Оно граничило с землею рубак, уже независимых от него. Со стороны пьяниц (τριβάλλοι), также независимых, на границе владений Ситалка жили трусишки (τρῆ& =#961;ες) и жидкосёрые5 (τιλαταῖοι). Последние обитают к северу от горы Скомбра и на западе простираются до реки Оксия. Река эта вытекает из той же горы, откуда Нест (Νέστος) и Эбр (Εβρος). Гора эта необитаема, велика и примыкает к городу Родопе (΄Ροδόπη)».
3 Ситалк по-гречески значит хлебосольный, от σῖτος — хлеб, провиант и 'αλκαῖος — могучий, сильный. А од-руссы, как я уже указывал, сократилось из одо-руссов, т. е. кочевых русских.
5 От τιλάω — жидко испражняюсь и приставочного τις—некто.
«Что же касается обширности царства од-руссов, то оно простиралось со стороны моря от города Абдеры до Евксинсного понта, именно до устья реки Истра (счищаемой за Дунай, древний Danubius, немецкий Danau). По суше кратчайший путь от Абдер до Истра легко одетый ходок сделает в продолжение 11 суток. Таково протяжение этих (русинских) владений со стороны моря. По суше путь от Византии до земли ляев и горы Скомбра — самое далекое расстояние от моря в глубь материка — легко одетый ходок сделает в 30 дней. Со всей земли варваров и с эллинских городов, над которыми од-руссы властвовали при Севте (Σεύθης), царствовавшем после Стилакса и увеличившем до наивысшей степени размер податей, к ним поступало золотом и серебром почти 400 талантов на деньги (около 600 000 золотых рублей). Не меньше этой суммы они принимали золота и серебра в качестве подарков, не считая расшитых и гладких тканей и разной домашней утвари. Подарки эти делались не только Севту, но и правившим вместе с ним династиям, а также знатным од-руссам... Вследствие этого царство од-руссов достигло большого могущества (II, 96—97)».
Здесь река Стромон несомненно представляет собою общее немецкое название рек — Strom, река Неста считается историками за современную Месту в Восточной Румелии; Родоп—за современный Деспото-Даг (иначе Деспото-Планипа), а Скомб—за современную вершину Витош, или Скомиос, около 2290 метров высоты во Фракии. Если считать Истр, как это делают, за Дунай, то дело здесь идет о Болгарии с Восточной Румелией, как о родине од-руссов (одо-руссов). Но в таком случае, какой же реке дано название Strom? По своему немецкому имеии это скорее всего Стром-Данау (Дунай). Но в таком случае Истр будет не Дунай, а Днестр, а гора Скомбра должна будет быть вершиной Шварцвальда близ городка Данау-Этингена. Дунай течет по Германии, Австрии, Венгрии, по границам Сербии, Болгарии, Румынии и прежней России, и потому возможно искать в этих землях местопребывание и остальных народов, описанных у Фукидида, отнеся первоисточники этого большого труда к средним векам.
Рис. 88. Бюст Фукидида Герма в Неаполитанском музее (Апперцепция скульптора Эпохи Возрождения считается за античную.) |
С точка зрения истории материальной культуры, здесь интересно еще упоминание и о войлочных панцырях лакедемонян, «о которые ломались метаемые в них дротики, но которые не защищали от стрел» (IV, 34).
Еще интереснее описание флотов у воюющих стран: «Говорят, что коринфяне первые усвоили себе морское дело ближе всего к теперешнему его образцу, — повествует автор, — и первые в Элладе триеры (т. е. высокобортные военные суда с тремя возвышающимися друг над другом рядами скамей для гребцов и стрелков при сражении) были сооружены в Коринфе. Древнейшая морская битва, насколько мы знаем, была у Коринфян с Керкирявами (жителями Корфу) и от этой битвы до того же времени (окончания Пелопоннесской войны) прошло не менее 260 лет» (1,13). «У (малоазийских) ионян флот появляется гораздо позже в царствование Кира, первого царя Персов и его сына Камбиза» (I, 13). «Наконец, фокеяне, населявшие Массалию (Марсель), победили карфагенян в морских сражениях» (I, 13). «Незадолго до персидских войн и смерти Дария, который был царем персов после Камбиза, появилось очень много триер у сицилийских пиратов и у жителей Керкиры. Эгиняне же, афиняне и некоторые другие эллины располагали ничтожным количеством судов, и то большею частью пентеконтерами (пятидесятивесельницами, рис. 89). Триеры же появились у афинян позже, с того времени, как Фемистокл убедил афинян во время войны с эгинянами, и в виду тех средств, какими располагали персы, соорудить корабли. Впрочем, и эти корабли не были еще вполне палубными» (1, 14).
Лучшее изображение триеры мы имеем в настоящее время на рельефе Акрополя (см. Баумгартен, Поланд и Вагнер: «Эллинская культура», СПБ., 1906 г., рисунок 169). Во времена, описываемые Фукидидом, это военное судно имело до 40 метров (т. е. 20 сажен длины) и 6 метров (3 сажени) ширины, сидело в воде почти на 2 метра и имело вместимость до 250 тонн. Триера имела три мачты, из которых средняя называлась большою, а руль состоял из двух весел. Команда триеры была из 200 гребцов, из которых 18 было вооруженных. По преданию, она при полной команде гребцов, могла идти до 10 миль в час. Пелопоннесские же военные корабли, — говорят нам, — имели команды и в 1000 человек.
Во время, описываемое автором, суда греков были уже очень разнообразны. Так, у него называются корабли: длинные (IV, 16 и 118), быстрые (VI, 313 и 43), легкие (II, 835 и VII, 40„), круглые (II, 97), для перевозки воинов (VI, 252 и 313), для перевозки лошадей (II, 562 и IV, 421), для перевозки хлеба (VI, 30 и 441), начальнические (II, 843), ластовые (II, 674; VI, 22 и 44; VII, 184), торговые (IV, 1188) и провиантные (III, 62; IV, 27).
Таковы описания судов у классиков, а их изображения даны здесь на рисунках. Но достаточно самых элементарных сведений по механике и истории парусного мореплавания, чтобы видеть анахронизм этих римских и греческих судов у классических писателей, а, следовательно, апокрифичность и их самих. Ведь только в средние века было открыто опытом, что благодаря стремлению килевого судна разрезать воду своим килем, а не вытеснять ее боком, и стремлению ветра скользить вдоль косвенно поставленной к нему поверхности паруса, оставляя на нем лишь перпендикулярное к ней давление, килевой парусной корабль может иттп не только по ветру, но даже, хотя и зигзагами, против него самого. Классические писатели ничего об этом не знают, и самое предположение, что моряки могут приехать на парусах, например, из Александрии в Афины в то время как ветер дует все время из Афин в Александрию, показалось бы им вмешательством самого Посейдона. Поразительные достижения парусного мореплавания ко времени Колумба тоже дались не сразу, а прошли эволюционный путь.
Вот описание одной из военных экспедиций, афинян в Сицилию, которое показывает значительную сложность культурной жизни во время Пелопоннесских войн, какими они являются в апперцепционном изображении «Кадилодателя».
«Большинству афинских союзников велено было собраться сначала у острова Корфу с кораблями, нагруженными хлебом, с малыми торговыми судами и всеми прочими, следовавшими за ними, приспособлениями, с тем, чтобы оттуда всем вместе переправиться по Ионийскому заливу (т. е. очевидно по Адриатическому морю) к мысу Япигии. Сами афиняне и некоторые из находившихся при них союзников в назначенный день, на заре, спустились в Пирей (афинский порт) и садились на корабли, готовясь отплыть в Сицилию. Собралось здесь, можно сказать, все население, какое было в городе: и горожане, и чужеземцы. Местные жители явились проводить своих близких; одни — друзей, другие — родственников, третьи — сыновей. Провожавшие испытывали чувства надежды и тоски: надежды на то, что провожаемые могут покорить Сицилию, тоски—потому что не были уверены, увидят ли их еще когда-нибудь, думая о том, как далеко предстоит им отплыть от родной земли» (VI, 30).
Да позволит мне читатель прервать здесь на минуту эту цитату вопросом: неужели какой-нибудь из современных ученых может поверить, будто это художественное психологическое описание отправки людей в дальний и опасный путь могло быть написано не только ранее Эпохи возрождения, но за целых четыреста лет до начала нашей эры, когда не существовало даже и скорописной азбуки? Не буду отвечать на этот вопрос, а только попрошу читателя прочесть с этой же точки зрения и дальнейшее описание отправки по точному переводу профессора Ф. Мищенко, проредактированному вдобавок С. Жебелевым. Я нарочно перевожу не сам, чтоб не подумали, будто я тут исправил слог автора...
«В момент, когда отправляющимся и провожавшим предстояло уже расстаться друг с другом, они были обуреваемы мыслями о предстоявших опасностях. Рискованность предприятия предстала им теперь яснее, чем в то время, как они подавали голоса за отплытие. Однако, они снова становились бодрее при сознании своей силы в данное время, видя изобилие всего, что было перед их глазами. Иноземцы и прочая толпа явились на зрелище с таким чувством, как будто дело шло о поразительном предприятии, превосходящем всякое вероятие. И, действительно, тут было самое дорого стоящее и великолепнейшее войско из всех снаряжавшихся до того времени, войско впервые выступавшее в морской поход на средства одного эллинского государства.
«Правда, по количеству кораблей и латников (т. е. тяжело вооруженных воинов из знати, в панцырях, шлемах и набедренниках с мечом, копьем и овальным щитом) не меньшим было и то войско, которое — с Периклом во главе—ходило на Эпидавр, а потом под начальством Гагнопа на Потидею. Тогда в морском походе участвовало 4000 афинских латников, 300 конных воинов и 100 афинских триер, с 50 триерами от лесбиян и хиосцев и еще со множеством союзников. Но то войско отправлялось в короткий поход и снаряженье его было обыкновенное.
«Настоящая же экспедиция напротив, была рассчитана и оборудована на продолжительное время и на оба способа военных действий, смотря по тому, где такой потребуется. Поэтому она снабжена была и морскими, и сухопутными средствами.
«Снаряжение флота стоило больших затрат со стороны капитанов и государства. Государственная казна ежедневно уплачивала каждому матросу по драхме (около 25 копеек на серебро), она поставила 60 быстроходных неоснащенных кораблей и 40 для перевозки латников и дала к ним наилучшую команду, а капитаны платили от себя прибавку к казенному жалованию. Кроме того, они снабдили корабли наружными украшениями и дорогою внутреннею отделкою, при чем каждый прилагал величайшее старание, чтобы его корабль наиболее отличался великолепием и быстротою хода. Что же касается сухопутного войска, то и оно набрано было со всею тщательностью, при чем в деле вооружения и прочей военной экипировки, командиры соревновали между собою с великим усердием. К этому присоединилось взаимное соперничество лиц, ведению которых подлежало то или иное дело. Прочим эллинам все это представлялось скорее выставлением на вид афинских сил и превосходства, чем снаряжением военного предприятия. Действительно, если бы кто-нибудь подсчитал все государственные и общественные расходы и личные издержки участников похода; все, что ранее издержано было государством и с чем оно отпускало полководцев; все, что каждый отдельный человек истратил на себя; все, что каждый капитан издержал и собирался еще издержать на свой корабль, не говоря уже о запасах, какие, естественно, сверх казенного жалования, заготовил себе каждый на продовольствие в предстоящем далеком походе; все, что взяли некоторые воины с собою для торгового обмена,— если бы кто-нибудь, скажу я, подсчитал все это, то оказалось бы, что в общем, много талантов золота вывозимо было из государства.
«Поход этот был знаменит столько же по удивительной смелости предприятия и по наружному блеску, сколько по превосходству военных сил над средствами тех, против которых он предпринимался. Знаменит он был и тем, что не было еще морского похода, столь отдаленного от родной земли, не было предприятия, которое внушало бы такие надежды на будущее, по сравнению с настоящим.
«Когда воины сели на корабли, и погружено было все, что они брали с собою в поход, был дан сигнал трубою: «смир-р-но!».
«Тогда на всех кораблях одновременно, а не на каждом порознь, по голосу глашатая исполнились молитвы, полагавшиеся перед отправлением войска. В то же время по всей линии кораблей матросы и начальники, смешав вино с водою в чашах совершили возлияние из золотых и серебряных кубков, В молитве принимала участие и остальная толпа, стоявшая на суше: молились как граждане, так и другие из присутствовавших, сочувствовавшие афинанам.
«После молитвы о даровании победы и по совершении возлияний, корабли снялись с якоря. Сначала они шли в одну линию, а затеи до Эгины соревновали между собою в быстроте. Афиняне торопились прибыть к Корфу, где собиралось и остальное войско союзников»... (VI, 32).
 |
|
|
Рис. 89. Классическая пентконтера по Вагнеру. С точки зрения эволюции кораблестроения такое трехмачтовое парусно-весельное судно не могло возникнуть ранее венецианского или генуэзского мореплавания в средние века. По расположению парусов видно, что оно лавирует (т. е. идет зигзагами против ветра) и, следовательно, это уже килевое судно, нуждающееся в веслах лишь при полном штиле.
Рис.91 Классическая триэра (по Вагнеру). С точки зрения эволюции мореходства, — это не ранее как средневековое парусное, килевое судно быстрого хода с балластом на киле и способное лавировать. |  |
 Рис. 90. Старинное изображение средиземно-морского корабля эпохи гуманизма и времени крестовых походов. |
|
 Рис. 92. Фантастическое военное судно древних греков с веслами, которые были бы вырваны или сломаны при первой сильном волнении, а судно поставлено было бы боком и перевернуто (Акропольский рельеф). |
|
Ну, не волшебная ли это сказка, читатель? Нам здесь теперь не важно знать, насколько фантазировал автор при своем описании отправления в поход афинян и насколько фантазировал он при всех других таких же описаниях на протяжении восьми книг своего труда. Нам важно видеть характер этой фантазии, нам важно знать, что таким представлялось это предприятие в его воображении. А воображение его могло развиться так богато только в том случае, если в его время были уже такие флоты, если до него были уже отдельные художественные описания в таком же роде. Сравните с этим хотя бы даже и прекрасный слог греческого Евангелия Иоанна, или слог Апокалипсиса, не говоря уже об Евангелиях Марка, Матвея и Луки — этих несомненно средневековых книг и вы увидите сами, какая тут громадная разница в эволюции литературного творчества!
Книга Фукидида — это не древность, это не средние века, это, по крайней мере, тринадцатый век нашей эры, это Эпоха Возрождения, понимаемого не как возобновление чего-то забытого в продолжение тысячелетий, а как своеобразный порыв нового литературного творчества, характерным приемом которого был апокриф, т. е. скрывание своих собственных произведений под вымышленными именами никогда несуществовавших древних авторов.
Это не древность, а отправка генуэзского или венецианского флота с крестоносцами, где Афины лишь перепутаны с одним, из этих мореходных городов.
