Суббота по—еврейски происходит от ШБЭТ (седьмица).1 Она созвучна с латинским septem, санскритским saptan, немецким sieben и славянским седмь. Число это,—говорят нам,—считалось священным у европейских средневековых евреев и у арийцев и было связано с семью известными тогда планетами, с семью известными тогда металлами и более всего с библейской системой творения мира в семь дней.
Но кто же такие были арийцы? Это имя,—говорят нам,—происходит от санскритского aryas (удостоенный) и до XIX века встречалось только в «Индусских Ведах» (т. е. веденьях, сведениях), как название трех высших классов Ост-Индии—священников, воинов и торговцев. Они, по «Ведам», вторглись в Индию с запада из Страны Удостоенных в незапамятные времена, навязав остальному земледельческому и ремесленному населению свою религию—с божественной троицей во главе, свое государственное устройство, основанное на замкнутых в себе сословиях, и свой язык, называемый искусственным (санскритом).2
1 И подождал (Ной) еще седьмицу и опять выпустил голубя из ковчега (Быт., 8, 10). Отсчитайте семь полных седьмиц от дня, следующего за праздником (от воскресенья), в который приносите свои возношения, (Лев., 23, 15).
2 Sam-scrita—искусственный язык.
А где же была Страна Удостоенных (ариан)?
Нам говорят, что это было плоскогорье, называвшееся в незапамятной древности Эран или Иран, поднятое от 1000 до 1200 метров над уровнем моря между Персидским заливом, Каспийским морем и горным хребтом Гинду-Куш на границе Индостана, и что завоевание Индостана произошло оттуда еще за полторы тысячи лет до начала нашей эры.
Но уже одна эта огромная древность возводит все сообщение на степень мифа. Первым реальным фактом является лишь долго державшаяся там македонская культура, которая апокрифируется Александру Македонскому за 346 лет до начала нашей эры, но, судя по хорошо сохранившемуся имени Ария, это была уже арианская культура, т. е. 326 год перевернут с плюса на минус, и «Удостоенной Страной» была Европа. Эта арианская религия так и оставалась в Ост-Индии вплоть до завоевания части страны мусульманами в XI веке. И Кришна (Христос), и Тримурти (троица), и чудеса Моисея (гипнотическое внушение), и сама седьмица сохранились там без больших изменений и до настоящего времени.
Отрицание Иисусом субботы в толковом переводе с еврейского означает отрицание Иисусом седьмицы творения мира, но евангелисты стараются всеми силами затушевать этот смысл его учения, очень наивно уверяя своего читателя, что дело идет вовсе не об отрицании им «седьмицы творения», а с ней и всей системы мира Моисея, а лишь о необязательности субботнего отдыха для «хороших дел». Так, Иоанн рассказывает, что первое неудовольствие богославных (иудеев) возбудил против себя Иисус тем, что будто бы сказал исцеленному им расслабленному в седьмицу творения:
«— Встань! Возьми постель твою и иди!» (5,8).
И тот сделал это.
«И стали богославные,—продолжает Иоанн,—гнать Иисуса я искали убить его за то, что он занимался такими делами в седьмицу. Иисус же ответил им:
«— Отец мой доныне так делает, а потому и я делаю.
«И еще более искали случая убить его за то, что он не только нарушил седьмицу творения, но и называл бога своим отцом, делая себя этим равным богу» (Иоанн, 6, 16 —18).
А затем в евангелии Иоанна до конца главы идет такое разглагольствование, написанное от имени Иисуса, которое,—если не принять его за позднейшую астральную символистику, в роде лунного затмения на детородном члене Водолея в субботу,—совершенно неуместно в его устах, так как более всего напоминает средневековую казуистику:
«— Если я свидетельствую сам о себе,—будто бы сказал он окружающим,—то мое свидетельство не истинно. Но вы посылали к Иоанну Крестителю, и он засвидетельствовал вам об истине. Я не от человека принимаю (тут) свидетельство, а говорю это лишь для того, чтобы вы спаслись (5, 31—34). Не дал ли вам Моисей закон, а никто из вас не поступает по закону. За что ищете убить меня?»
Народ же сказал ему в ответ:
«— Не бес ли в тебе? Кто ищет тебя убить?
«Иисус же (не ответив на этот их естественный вопрос) сказал им:
«— В седьмицу творения вы обрезываете один член у человека, а на меня негодуете за то, что я всего человека исцелил в субботу» (7, 19—23).
«И никто ничего не мог ответить ему на это».
Я еще раз скажу, что надо быть очень наивным для того, чтобы поверить, что единственной причиной ненависти ариан к евангельскому Великому Царю были только его субботние исцеления больных, как выходит по Иоанну, не приводящему никаких других обвинений против него. Ведь в это самое время не только Италия, Греция, Египет и Сирия, но и весь Старый Свет от Тихого до Атлантического океана были полны язычников, которые не соблюдали никакой субботы, и однако же никто не умерщвлял их за это. Отмечу, что и для самих богославных этот день освобождался, как теперь воскресенье для христиан, лишь от тяжелых физических работ с целью отдаться работам умственным.
Совсем другое дело, если основатель христианского богослужения разрушал седьмицу творения не этим безвредным для нее способом, а предлагая более научную теорию возникновения мира, или просто предвещая населению какие-либо физические явления, которых всё боялись, в роде лунных и солнечных затмений, землетрясений, извержений вулкана, нашествия иноземцев, моровой язвы.
За такие предсказания древние мыслители действительно рисковали жизнью, так как толпа думала, что они сами же и вызывают их.
Автор евангелия Иоанна мог придумывать совсем неподходящие поводы для казни героя своего рассказа лишь потому, что в его время действительный повод был уже давно забыт.
То же самое отсутствие реальных причин для ненависти богославных (ариан) к евангельскому учителю мы видим и у евангелиста Марка. Он тоже говорит, что единственным поводом для обвинения Иисуса было непризнание им «седьмицы», и также прикрывает вуалью просвечивающую сквозь него истину, что его седьмица была «седьмица творения».
Во второй главе мы читаем у этого «евангелиста первичной формации» такие строки:
«Случилось ему в субботу проходить среди посевов, и ученики его дорогою начали срывать колосья. Фарисеи (ариане) говорили ему:
«— Смотри, что они делают в седьмицу (творения)!»
А он ответил им:
«— Седьмица для человека, а не человек для седьмицы» (2, 23—28).
Потом он пришел,— говорит далее Марк,— «в собрание, где был человек, имевший параличную руку», а они наблюдали за ним, не исцелит ли и его в субботу.
«— Должно ли делать добро или зло в седьмицу творения?—спросил он их.—Должно ли спасать человеческую душу, или губить?
«Они молчали.
«Гневно посмотрев на них и грустя об ожесточении их сердец, он сказал тому человеку:
«— Протяни руку!
«Он протянул, и рука стала двигаться, как другая. А его враги, вышедши из собрания, немедленно составили со слугами императора совещание, чтобы казнить его. Но Целитель со своими учениками удалился к морю» (3, 1—7).
Таковы два, приводимые Марком, ужасные дела, за который будто бы осудили «Великого Царя». Первое дело: ученики его срывали колосья в праздник окончания творения мира, и второе дело: он в этот праздник приказал параличному поднять руку, и тот поднял. Действительно, было за что возненавидеть его даже и не арианам!
Но... такие поводы ненависти можно рассказывать только, грудным младенцам...
А вот описание и самого духовного суда над Великим Учителем по Марку:
«Собрались (у первосвященника) все священники, старейшины и толкователи книг закона. Некоторые, встав (по обращу новейших ораторов!), говорили:
«— Мы слышали, как он сказал: «я разрушу этот рукотворный храм и через три дня воздвигну другой нерукотворный».
«Но и такое свидетельство не было достаточно»,—решает за них Марк.
Тогда совершенно справедливо первосвященник спросил его прямо:
«— Ты ли Великий Магистр оккультных наук (Христос по-гречески), сын Благословенного?
«— Я,—сказал он,—и вы увидите человеческого сына, как властелина сил, ходящего на небесных облаках».
Тогда первосвященник, разорвав свои одежды, сказал:
«— На что нам еще свидетелей ? Вы слышали его богохульство! »
Они признали его повинным смерти. Некоторые начали плевать на него и, закрывая ему лицо, бить, говоря:
«— Угадай, кто?»
«И слуги их били его по щекам» (4, 58—65).
Все это переписано с некоторыми вариациями и Матвеем. А Лука и Иоанн умолчали.
Здесь мы впервые слышим, как евангельский Великий Царь признал себя на первосвященническом суде магистром оккультных наук (Христом), и что его осуждение было связываемо с приписываемым ему разрушением храма (не иначе, как от землетрясения, или с предсказанием такой катастрофы). О колосьях, срываемых в поле, и исцелениях больных в священную седьмицу творения здесь даже и не упоминается в мотивах приговора. А различные указания на то, что его главное обвинение было в желании вызвать землетрясение, мы находим и в других местах евангелий.
Так, в 4-й главе Матвея мы читаем, как Иисус говорит своим ученикам, показывая на здания города Святого Примирения:
«— Видите вы все это? Скажу вам правду: не останется здесь камня на камне, все будет разрушено (24, 2)... Тогда находящиеся в стране богославных да бегут в горы, и кто на крыше, тот пусть не сходит внутрь дома взять что-нибудь, и кто в поле, пусть не бежит назад захватить свою одежду (24, 19). Горе в те дни беременным женщинам и питающим грудных детей».
А у Луки (23, 28) рассказывается, как даже и в то время, когда его уже вели на столбование, он все-таки говорил женщинам, сопровождавшим его с плачем:
«— Дочери города Святого Примирения! Не плачьте обо мне, а плачьте о себе и о детях ваших. Приходят дни, в которые скажут: блаженны бесплодные утробы и не питавшие сосцы! И будут говорить горам: падите на нас! и холмам: прикройте нас!»
А у Матвея (24, 29) прибавляется предсказание им лунного и солнечного затмений, о чем я уже упоминал.
«— И вдруг после скорби тех дней,—говорил он будто бы ученикам еще до этого,—померкнет солнце, и луна не даст света, и звезды посыплются с неба и поколеблются небесные устои, и явится на небе знамение человеческого сына, и увидят его, идущего на небесных облаках, с великой силой и славой. И пошлет он своих вестников с громогласной трубой, и они соберут его избранных от четырех ветров, от края до края небес».
Конечно, эти слова апокрифированы евангельскому Великому Учителю уже через несколько столетий после его смерти, но сюжет тех предсказаний, за которые его осудили на столбование, повидимому, хорошо в них сохранился. Его столбовали скорее всего по причине предсказания им гибели Геркуланума или Помпеи от нового извержения Везувия, которое он, повидимому, связывал с осуществлением предвычисленного им лунного затмения на 21 марта 368 года.
Такое пророчество, действительно, могло вызвать к нему страх у невежественного населения того времени и у его собственных коллег, не способных еще делать астрономические вычисления. И этот страх, естественно, мог привести их к идее привязать пророка к столбу у жерла Везувия на ту самую ночь, на которую он предсказал такие ужасы, чтобы он сам погиб от них первый.
И этот же их поступок мог придать ему потом необычную популярность, когда предсказанное им лунное затмение произошло в сверхполной мере, а бог Громовержец на Везувии отменил свое решение погубить всю страну кругом, чтобы вместе с нею не пострадал и его прикованный возлюбленный пророк.
Что же касается до сообщения евангелиста Иоанна, что Великого Царя ложно обвиняли в том, будто он называет себя царем богославных, то это объяснение совершенно отпадает, когда мы припомним, что имя основателя православного ритуала Василия Великого, с которого списан и основатель христианской религии, прямо значит «Великий Царь», и что он был тоже сын Василия, т. е. царя.
* * *
С конца XIX века в публицистической литературе не раз разбирался с различных точек зрения вопрос о влиянии личности на историческую жизнь народов.
И несомненно, если личность и является продуктом современного ей и предшествовавшего общества, то и общество совершенствуется, как само, так и в следующих поколениях, только через посредство выдающихся личностей, в которых, как в фокусе, сосредоточиваются лучшие стремления их среды и их времени. Ведь каждая гора имеет свою вершину, и каждое ущелье имеет свой наиболее глубокий пункт. Вершину поддерживает вся остальная масса горы, а на дно ущелья давит все, что находится по сторонам выше его.
Заоблачная вершина покрывается чистой одеждой белого снега, а на дно глубокого ущелья стекает всякая грязь. И когда солнце еще только готовится к восходу над равниной, вершины ее гор уже освещены его лучами и горят, как угли, над окружающим сумраком, а дно ущелий бывает погружено в. глубокий мрак даже и в полдень.
Точно то же и в общественной жизни народов, особенно, когда она чем-нибудь взволнована, как море бурей.
И в ней являются свои гигантские вершины, уходящие в недосягаемую для других высь и сосредоточивающие в себе передовые стремления данного времени и данной среды, и происходят глубокие низины, в которых фокусируются все ретроградные стремления данного общества. Первые делаются излюбленными вождями и героями народов и окружаются восторженным поклонением всей остальной массы населения, а вторые становятся в глазах толпы врагами человечества, и на них стекает всякая грязь и даже клевета.
Чем ближе к детскому состоянию находится данное общество и чем сильнее в нем борьба между передовыми и ретроградными стремлениями, тем резче в нем отношение к тем и другим личностям, и потому немудрено, что первые из них возносились потом до степени богов, а вторые опускались до степени демонов. Последние исчезали, наконец, навеки во мраке своей бездны и забывались потомством, тогда как первые продолжали еще долго светить человечеству, как заоблачные горные вершины на утренней заре.
И несомненно, они имели на это полное право, хотя и были лишь продуктами своего времени и среды и носителями наследственности прошлых поколений. Разве горная вершина имеет личную заслугу в том, что геологические процессы подняли ее выше всех остальных слоев горы?—Конечно—нет, но все же она—вершина, и все смотрят на нее и любуются ею. И наоборот: разве мрачное ущелье виновато в том, что подземные силы вызвали тут трещину в почве и провал?—Конечно, тоже—нет, и однакоже все боятся в него заглянуть и стараются пройти подальше от обрыва.
Таково же наше отношение и к историческим личностям.
Уже одно то обстоятельство, что какая-нибудь из них вознеслась высоко в народном представлении, показывает, что в ней было что-то исключительное по своему времени, хотя бы сказания о ней и были малодостоверны. Вот почему одна из целей науки, изучающей проявления общества в его личностях, должна заключаться в том, чтобы выяснить: в чем же состояло это исключительное, недоступное для других по тому времени и по той среде?
Конечно, это страшно трудно сделать для древних деятелей, а потому и следующие несколько сближений, которыми я хочу закончить этот том, я решаюсь предложить читателю лишь в виде гипотезы, еще требующей проверки и разработки.
В библейской книге «Цари» четьи-минейский «Великий Царь» (Василий Великий по-гречески) представлен как действительный князь (мелех) в городе Святого Примирения под именем Асы (т. е. врача, целителя), сына Аб-Ии (т. е. громовержцева отца), чем показывается, что Аса и был самим богом Громовержцем, превратившимся в человека, т. е. тожествен с евангельским «Иеусом» (другое произношение слова Аса).
А если мы просмотрим биографию знаменитого астронома Клавдия Птолемея, тоже изображавшегося в княжеской короне на старинных рисунках, то увидим общие черты между ним, с одной стороны, и между Иаковом, богоборцем Библии, и евангельским Великим Учителем—с другой.
Действительно, что мы знаем о великом древнем астрономе?
Нам говорят, что Птолемей писал в начале II века после «рождества Христова», т. е. родился еще в I веке от этого события.
Но «рождество Христово» по нашим отожествлениям было рождество «Великого Царя» Четьи-миней, т. е. по-гречески: «Василия Великого». Значит, дело сводится к концу IV или началу V века нашей эры, А если мы допустим, что христианский эра тут смешана с эрой «восстановителя мировой империи Аврелиана» (276 год) или даже с «эрой Диоклетиана» (284 год), то придем как раз к тому времени, когда жил и «Великий Царь».
Имя Птолемей—еврейское и значит: состязавшийся с богом Громовержцем,3 т. е. имеет тот же смысл, как и прозвище библейского Иакова—Израил (богоборец).4 Затем, подобно тому, как астроном Птолемей имеет еще и другое (латинское) прозвище— Клавдий, значащее сразу и хромой, и замкнутый в себе, или хитрец, так и имя Иаков обычно производится от слова ЭКБ (עקב) которое значит и хромой, и преследователь по пятам, т. е. тоже хитрец, да и вся характеристика в том же роде.
3 פתל־עם־יה (ПТЛ-ЭМ-ИЕ), по современному чтению Птолимио, а по значению: состязавшийся с Громовержцем, аналогично выражению Рахили в книге Бытия: נ־פתל־תי־עם־אח־תי (Н-ПТЛ-ТИ-ЭМ-4Х-ТИ)—состязалась я с сестрою моею (Бытие, 30, 8).
4ישר־אל (ИШР-АЛ)—богоборец.
Кроме того, есть и другие сходства.
Хитрый Птолемей ввел в астрономию и географию градусные определения, при чем градус (gradus) по-латыни значит ступень лестницы, а хитрый Иаков видел во сне и самую эту лестницу на небо, т. е. по-латыни такое же градусное сооружение. У Иакова Хромого было двенадцать сыновей, а у Хромого Птолемея им соответствуют двенадцать созвездий Зодиака и двенадцать месяцев Юлианского календаря.
Мы видим здесь такие соответствия, какие по теории вероятностей почти невозможно найти случайно, и потому нельзя сомневаться, что в обоих случаях дело идет о том же самом великом ученом.
Но есть также и соответствия, сближающие обоих этих деятелей с евангельским Христом, хотя имя его брата Исаи и более созвучно с Иисусом.
Мы видели уже, что евангельский Христос был тоже астроном, определявший точку весеннего равноденствия в созвездии Рыб, вследствие чего его эмблемой и была рыба. Ведь и самое слово рыба по-гречески ИХТИС лишь анаграмматически зафиксировывает его имя: Иисус Христос Теý Ийос Сотер, т. е. Иисус Христос божий сын Спаситель. Прочтите только первые буквы этих греческих слов! И он имел двенадцать учеников, соответствующих двенадцати знакам Зодиака и двенадцати сыновьям Иакова. Как у этого последнего, младший и любимейший сын попал в темницу из-за жены миц-римского властелина, но потом, благодаря своей премудрости, сделался верховным начальником (патриархом) во всем его государстве, так и у евангельского Христа младший и любимейший ученик Иоанн был сослан (под прозвищем богослова) на Патмос, а после того (под прозвищем златоуста) сделался, благодаря своим предсказаниям, верховным правителем (патриархом) Восточно-Римской империи и тоже впитал в себя некоторые детали сказаний о Христе.
Все это заставляет думать, что и «астроном Птолемей», и «лествичник Иаков», и «сын божий Иисус»—лишь три различные исторические апперцепции того же самого деятеля науки, истинный облик которого мы стараемся выяснить здесь путем сопоставления друг с другом всех многоязычных сказаний о нем.
И мы видим, что, чем более мы углубляемся в этот предмет, тем более расширяется область нашего исследования и тем ярче вырастает перед нашими глазами из сумрака веков выдающаяся в интеллектуальном смысле фигура человека, о котором различные народы создали сотни разнообразных легенд и мифов и которого наши предки отожествили, наконец, с самим богом Громовержцем, спустившимся откуда-то с небес и вочеловечившимся на нашей планете.
Издательство выражает признательность Тиличкину Олегу Аркадьевичу за помощь в осуществлении настоящего издания.
Присоединяю свою благодарность им обоим.