Рис. 66.
Иоанн на скале.
Иоанн Хризостом, знаменитый византийский революционер и протестант против господствовавшей при нем государственной церкви (возведенный после смерти неизвестно какими способами в ее собственные святые), родился, по-видимому, в 354 или 355 году, т.е. за 41 год до появления "Откровения в грозе и буре"1). Его родители, язычники, были очень богатые люди привилегированного сословия, и дали ему блестящее по тому времени образование. Его отец был военачальник по имени Секунд, а мать его называлась Анфуса2). Они жили в Антиохии Сирийской, находящейся близ устья реки Оронт, впадающей в Кипрский залив недалеко от южного берега Малой Азии, и владели в этой местности большими поместьями.
По выходе из детства Иоанна отдали сначала Либанию софисту и Андрагафию философу3) для обучения астрологии, математике, географии и всем тогдашним наукам.
По словам Либания, он был обращен в христианство в 370-м году Мелетием4), епископом Антиохийским, отвергаемым тогдашней государственной церковью. По другим же, более достоверным источникам, Иоанн принял христианство лишь на 23-м году, после того, как умерла его мать.
Отец его умер, когда Иоанну не было еще и пяти лет, оставив мать его Анфусу очень молодой вдовой. Ей было с небольшим двадцать лет, и кроме Иоанна, у нее не было никаких других детей.
Достигнув восемнадцатилетнего возраста (т.е. приблизительно в 372 году, когда государственной церковью была еще арианская), Иоанн отправился в Афины, чтобы закончить в тамошней знаменитой школе свое образование. Школа эта была языческая, и в ней преподавались в полном размере все науки того времени. Сколько лет там пробыл Иoaнн—неизвестно. Мы знаем лишь, что, по окончании курса с блестящим успехом, он вернулся обратно в Антиохию во всеоружии современного ему знания, но, по-видимому, с разбитым сердцем и с мистическими наклонностями, развившимися на этой почве.
Они-то, можно думать, и побудили его на двадцать третьем году принять христианство, поддаваясь увещаниям друга своего детства, какого-то Василия, сделавшегося христианским епископом в очень раннем возрасте.
В чем состояли его разочарования, не трудно догадаться уже по тому одному, что о них совсем умалчивают его византийские биографы. Он тогда был в возрасте, когда для каждого неизуродованного человека наступает потребность в любви, а в то же время непременно появляется и предмет, на который она должна направиться. По всей вероятности, то же было и с Иоанном в Афинах, и очень возможно, что неожиданная смерть любимой девушки и вызвала у него тот внезапный порыв мистицизма и потребности в отшельничестве, который привел его к принятию христианской религии, обещавшей ему свидание в загробной жизни.
Этот порыв был так силен, что Иоанн хотел сейчас же удалиться в горы, в один из монастырей, но просьбы матери успели отклонить его от такого намерения. Однако в скором времени умерла и его мать, и для него не оставалось более никаких задерживающих причин. Иоанн роздал нуждающимся все свое имущество, освободил всех своих рабов и рабынь, и поселился в одной из уединенных пустынь, в горах близ Антиохии, вероятно, в Малой Азии, прилегающей к этому городу.
Все это случилось почти за 17 лет до появления "Откровения в грозе и буре", около 378 года, когда Иоанну было приблизительно 24 года. В это время государственной церковью в Византийско-Римской империи все еще была арианская. Группа оригенитов, к которой Иоанн по своему высокому образованию должен был неизбежно чувствовать особенную симпатию 5), еще не выделялась ничем особенным из всех остальных фракций, не принадлежавших к господствовавшей церкви. Очень возможно, что оригениты находились в то время еще в хороших отношениях и с "николаитами", провозгласившими на Никейском собор единосущность Иисуса с богом, хотя эта последняя фракция была уже неоднократно анафематизирована господствовавшей арианской церковью, а оригениты еще не были прокляты никем.
От этого периода его жизни сохранилось, как говорят, несколько написанных им книг, например, книга "О горе сердца" и нежно-ободрительно-увещательное послание "К падшему монаху Феодору". Насколько подлинны или не испорчены переписчиками эти книги, содержание которых, впрочем, вполне подходит к его нежному и, по-видимому, совершенно разбитому в этот период времени сердцу, сказать трудно, потому что весь этот период его жизни переполнен легендарными сообщениями.
Рассказывается, например, что живший в том же самом горном уединении чрезвычайно "прозорливый" старец Исихия подсмотрел в одну ночь, когда все остальные спали, как в комнату Иоанна тайно вошли два человека. Один из них подал ему свиток папируса и сказал:
— Прими этот свиток из моей руки. Я Иоанн, лежавший на груди властелина на тайной вечере. Я оттуда почерпнул божественное Откровение (по-гречески: Апокалипсис). И тебе бог дает узнать (из него) всю глубину премудрости, чтобы ты напитал людей нетленной пищей и премудростью и заградил еретические и иудейские 6) уста, говорящие беззаконие на нашего бога.
Затем в средневековых византийских документах, наших единственных источниках7), следуют все обычные, так сказать, героические подвиги, необходимые, по мнению древних христианских историков, для биографии каждого пророка: и исцеление глаза, много месяцев болтавшегося на щеке у одного очень хорошего человека, и умерщвление мистическим способом льва-людоеда, которого никто не мог убить оружием,—одним словом, полный аксессуар всевозможных невероятных рассказов. Впрочем, они несравненно лучше смешанных с ними вероятных, т.е. правдоподобных измышлений, потому что эти последние в некоторых случаях совсем нельзя отличить от действительных событий.
Только что приведенный рассказ о посещении Иоанна другим, боле древним Иоанном, я нарочно привел почти целиком ввиду того, что он является как бы отголоском существовавшего некогда мнения, что "Откровение в грозе и буре", хотя и было действительно опубликовано Иоанном Антиохийским, но на самом деле принадлежало перу другого, еще боле великого Иоанна, "рыбака с Генисаретского озера". Мы видим здесь как бы кончик того моста, по которому в пятом веке был сделан переход от одного Иоанна к другому: сначала Иоанн Антиоxийcкий был объявлен не самостоятельным автором Апокалипсиса, а только его передатчиком, или даже плагиатором книги, принадлежавшей на самом деле непосредственному ученику Христа, а затем, чтобы не возбуждать сомнений в подлинности книги, было замолчано и самое посредничество второго Иоанна. Но об этом мы будем говорить еще много, далее, при изложении последних гонений на Иоанна.
Прошло четыре года пребывания Иоанна в его горном монастыре в непрерывных занятиях науками и теологическими размышлениями. Он жил вдали от шумного света, а в этом свете происходили тем временем очень важные события и перемены. В первый же год его пребывания в монастыре умер император Валент (364-378 гг.), и с его смертью сильно пошатнулось при дворе влияние ариан. Чем они заслужили немилость нового императора, Феодосия, неизвестно, но он явно начал покровительствовать их врагам, николаитам. На третий год своего царствования он созвал, наконец, так называемый второй, т.е. Константинопольский, собор (381 г.) против тогдашнего константинопольского епископа Македония. Этот верховный прелат, соответственно его apиaнскому исповеданию, признавал Иисуса лишь подобосущным богу, а святого духа (т.е. святое вдохновение, дающее людям ясновидение и творческие способности мысли)—простым орудием Иисуса, как среднего существа между богом и человеком.
Собор (состоявший, как предполагают, только из представителей восточной церкви, без участия западных, подвластных Риму) проклял эти арианские воззрения, а вместе с ними осудил также и группу апомеев, последователей Асция и Евномия, утверждавших, что Иисус не подобен богу-отцу. На этом же соборе был, как утверждают, окончательно формулирован и обычный символ веры, как обязательный для всякого правоверного христианина, и установлено еще несколько правил, счет которых различен у различных древних авторов.
Иоанн, заметим мимоходом, не был приглашен или не поехал сам на это собрание, несмотря на то, что был уже известным христианским писателем и красноречивым проповедником, и несмотря на то, что на соборе могли присутствовать не только самые незначительные пресвитеры, но и диаконы. Как же он отнесся к переменам в основных догматах христианской религии, провозглашенным на этом соборе?
Пересматривая сохранившиеся источники и документы, мы находим, что около этого самого времени или лишь немного после него он тайно убежал из своего монастыря... Действительно, считая наиболее вероятной датой его рождения 354 год, как это показано в „Минеях", и приняв во внимание, что 18-ти лет он уехал в Афины оканчивать свое образование, где пробыл около 4 лет, а затем приблизительно через год умерла его мать, мы прямо подходим к 377 году как времени, когда он принял христианство и удалился от света в монастырь. Приложив же к этой дате те четыре года, которые Иоанн, по словам историков, провел в монастырь, мы и получаем для времени его бегства знаменательный 381 год, когда Константинопольский собор провозгласил господствующей религией "николаитскую" и предал анафеме "арианство".
В этом же году 8), как говорят, противник государственной церкви антиохийский епископ Мелетий назначил Иоанна своим диаконом.
Его византийские биографы, конечно, не делают этих неподходящих для них хронологических сопоставлений. "Пробыв в монастыре том четыре года,—говорят они,—и восхотев безмолвного жития, Иоанн ушел оттуда тайно в пустыню и, найдя некую пещеру, поселился в ней и пробыл в ней два года, живя один в помышлениях о боге"9).
Однако простой здравый смысл говорит, что для внезапного бегства Иоанна из его монастыря тотчас после Вселенского собора, на который его не пригласили, имелись с его стороны веские причины. Наше сопоставление времен и событий ясно показывает, что бегство Иоанна было в связи с переменами, происшедшими в христианской церкви и даже в самой религии со времени воцарения Феодосия. Перед этим событием, при господстве ариан, обитатели Иоаннова монастыря принадлежали, по всей вероятности, к числу гонимых, какими в то время были все не-ариане, а после воцарения Феодосия, когда все перевернулось на обратную сторону, они легко могли признать себя солидарными со стоящими теперь у власти "николаитами", т.е. той фракцией новой государственной церкви, во главе которой стоял в это время, как увидим далее, злейший враг Иоанна—Теофил Александрийский.
В результате гонимые товарищи Иоанна вдруг (с 381 г.) сами превратились в гонителей и анафематизаторов. До воцарения Феодосия и Константинопольского собора они сами попрекали ариан за союз со светской властью против остальных христианских фракций, и выражали, вероятно, этот попрек, как всегда в подобных случаях, в принципиальных формах, называя арианскую фракцию "великой вавилонской твердыней", а теперь они сами заняли ее место.
Лица с неразвитым нравственным чувством сейчас же находят себе в подобных случаях оправдательные мотивы и мгновенно забывают все, что сами же говорили раньше. Но Иоанн, как все показывает, не принадлежал к их числу. У него была одна и та же мораль, как для других, так и для себя, а потому, при этой неожиданной перемене, ему, конечно, не оставалось ничего другого, как, истощив все доводы, убеждения и напоминания о прошлых нападениях на всякий союз со светской властью, уйти от своих бывших товарищей, не простившись с ними ни одним словом.
Предание о его двухлетнем пребывании в пустыне, в неведомой до сих пор никому пещере, можно думать, такая же легенда, как и сотни остальных, которыми переполнена его жизнь. Если бы такая пещера существовала, то она давно была бы местом пилигримства верующих. Притом же Иоанн, горячий и красноречивый проповедник, не был из таких, которые бежали от людей.
Да и времени для этого анахоретства мы не находим в хронологии его жизни. Сопоставляя все известные нам факты, мы приходим к заключению, что убежал он из монастыря прямо в Антиохию, к оригенитскому епископу Мелетию, который и назначил его своим диаконом в том же 381 году, т.е. вскоре после 1-го Константинопольского собора10).
В Антиохии, которая по важности и величине была тогда третьим городом Византийской империи, в это время господствовал сильный раскол между христианами. Одна их партия принадлежала к господствовавшей теперь в Византийской империи фракции николаитов и находилась в общении с ее номинальным главой—папой. Она имела своим, т.е. единственно ортодоксальным, епископом в Антиохии сначала Павлина, а потом Евагрия. В момент возвращения Иоанна в храме Павлина проповедывал известный ненавистник оригенитов и личный враг самого Иоанна—Иероним Блаженный, назначенный пресвитером Павлина еще в 379 году.
Вторая партия антиохийских христиан не признавала ни Павлина, ни Иеронима, и выбирала себе своих епископов, не причислявшихся к господствующей церкви и подвергавшихся обвинению в оригенитстве. Руководителями ее сначала был Мелетий11), а затем Флавиан. Последнего даже требовали в Рим для оправдания от обвинения в ереси, но он отказался ехать, не признавая папу своим начальником.
У них-то, т.е. у Мелетия и его преемника Флавиана, а не у ортодоксального Павлина, и поселился Иоанн после своего двухлетнего пребывания неизвестно где. Мелетий назначил его своим диаконом, а Флавиан в 386 году—пресвитером12).
Деятельность пресвитера, особенно оппозиционного, к каким принадлежал Иоанн, не была еще в это время той чисто обрядовой, как теперь в ортодоксальных церквах. Она сводилась, главным образом, на поучения не только религиозного, но и часто научного характера и на полемику с противниками, из которых самым главным в Антиохии был, как мы уже отметили выше, Иероним Блаженный. Между речами, приписываемыми Иоанну, мы находим, например, даже такие, где трактуется о физиологии, астрономии и т.д.
Но более всего поражало в них слушателей не содержание, а то, что он их произносил прямо, а не читая по рукописи. "Прежде него не видали и не слыхали в том городе (заметьте, в одном из главных!), чтобы без книги или хартии проповедовали слово божие: он был первый такой проповедник13).
Читая его речи в современных изданиях, мы прежде всего должны иметь в виду следующее важное обстоятельство: так как по греческой азбуке нельзя писать не только стенографически, но даже бегло, то все образчики его речей, дошедшие до нас в произведениях средневековых монахов, следует считать подложными или составленными впоследствии на память кем-либо из его слушателей. В них сохранились, вероятно, одни лишь темы, а все остальное принадлежит составителям и корректорам, или, во всяком случае, в них вкралось много посторонних вставок и поправок.
Дело в том, что древние монастырские переписчики чужих рукописей почти никогда не могли воздержаться от их корректирования, когда дело касалось религиозных представлений авторов. Все, что казалось им в устах уважаемого ими писателя не ортодоксальным, истолковывалось ими на свой лад и передавалось от его имени в искаженном виде, или просто выбрасывалось вон при переписка, как вставленное туда предыдущим переписчиком, и заменялось своими собственными измышлениями, нередко совершенно противоположного значения.
Но как бы недоверчиво ни относились мы к подлинности или идентичности дошедших до нас речей Иоанна и всех древних ораторов вообще,—уже одно его прозвание Златоуст достаточно показывает, что его проповеди отличались необычной по тому времени увлекательностью.
Всякий раз, как в Антиохии узнавали, что Иоанн будет говорить, его сторонники бросали все свои обычные занятия и бежали к нему в церковь. Однако из этого еще не следует, что Иоанн говорил очень ясно и популярно. Совершенно напротив: его речь отличалась той же самой особенностью, какую мы видим так хорошо в "Откровении в грозе и буре". Она всегда характеризовалась своей поэзией, смешанной с неудобопонятными для непосвященного, но поражающими своею неожиданностью аллегориями.
Все признают, что темы его речей отличались необыкновенным разнообразием. По отношению к общественным вопросам он, несомненно, был очень радикален и сильно склонен к социализму. "Ему,—говорит один из новейших французских историков14),—случалось выражать о причинах неравенства между людьми идеи, в которых мы с удивлением замечаем чрезвычайное сходство с идеями Руссо" ... "Все зло исходит от этого холодного слова, мое и твое (первое письмо к Тимофею, 12). По происхождению же и природе все люди одинаковы, имеют те же потребности и те же права... Значит, коммунальное состояние более естественно, чем собственность... Никто не спорит из-за того, что общее: ни из-за солнца, ни из-за воздуха, ни из-за воды, которыми все пользуются на равных правах. Нет ссор из-за общественной собственности, площадей, портиков и сооружений, на которые все имеют право".
В этом положении знаменитого проповедника при непризнанном господствующей церковью епископе Флавиане и пробыл Иоанн до 387 года. И вот, как раз через несколько месяцев после назначения этого "вождя народа" пресвитером в оппозиционной церкви Флавиана, население Антиохии восстает против византийского политического и религиозного деспотизма и разбивает на площадях города статуи тогдашнего императора Феодосия, его жены, уже умершей в это время, Флакиллы, и его детей, наследников престола, Аркадия и Гонория.
Взбешенный Феодосий тотчас послал в Антиохию свои войска, и начались пытки и истязания. Масса жителей разбежалась по окрестностям, а вместо них нахлынули в Антиохию оппозиционные, готовые на смерть подвижники из соседних пустынь и монастырей с обличениями властей.
Известный пустынник Македоний, прибежавший из своих гор, остановил на улице царских сановников, присланных для суда, и "приказал им сойти с лошадей". Услышав его имя, суеверные представители власти покорно повиновались, а он произнес им длинную проповедь на тему, что "медные фигуры ничто в сравнении с фигурами живыми и разумными", которых они теперь губят, и грозил им гневом небесного бога за их жестокости.
Все это показывает, что низвержение воздвигнутых в Антиохии статуй вышло не из-за какого-нибудь чисто гражданского столкновения в роде стереотипного "увеличения неких налогов", а по религиозным причинам, вызывавшим напряженное состояние и в других местах. Этим напряженным состоянием и объясняется также, почему поехавшему тотчас же в Константинополь (или вызванному туда для оправдания) епископу Иоанна, Флавиану, удалось весной 388 года склонить Феодосия прекратить свое мщение и не уничтожать Антиохии, как он грозил, до основания.
Но почему же поехал для оправданий именно начальник Иоанна, непризнанный и подозрительный для господствующей церкви епископ Флавиан, а не официальный и единственно признанный для Антиохии епископ Павлин? Уже это одно показывает, что низвержение статуй относили на счет паствы Флавиана и Иоанна, и что гроза разразилась именно над их сторонниками, а не над ортодоксальными сторонниками Павлина.
Принимал ли Иоанн какое-либо участие в низвержении этих императорских статуй? Можно думать, что да. Он был прирожденный демагог, как характеризует его византийский писатель Зосим15). Из его дальнейшей биографии мы увидим, что во время своего пребывания в Константинополе, через 10 лет после этих событий, он начал метать в своих речах громы и молнии, как только на одной из площадей города воздвигли статую императрицы Евдоксии. Он требовал в своих проповедях ее снятия с колонны, несмотря на вызванный этим гнев императрицы. Несомненно, что такого же мнения он был и в Антиохии. Не были ли точно так же его проповеди (вроде помещенных в Апокалипсисе о поклонниках изображений) причиной низвержения императорских статуй и здесь? Приписываемые ему речи "О статуях к Антиохийскому народу", составленные по воспоминаниям или просто сочиненные за него его почитателями в средние века, ничего не говорят о статуях и о необходимости их низвергать. Но тон их все же характерный.
«Можно подумать,—говорит один из его новейших биографов 16),—что он разделяет вину виновных, что он испытывает, как один из соучастников, ужас их опасности, что гибель, которая угрожает им, угрожает и ему".
Но если в это время Иоанн и не был даже таким резким противником появления на городских площадях каких бы то ни было императорских изображений, как впоследствии в Константинополе, то все же вид жестокостей, сопровождавших расследование этого дела, должен был вызвать в нем ненависть к общественному и духовному деспотизму византийских императоров. И она, действительно, не угасла у него во весь последующий период его жизни, вплоть до самой смерти.
Враждебное отношение к византийскому самодержавию еще более обострилось у него в 393 году при кровавой расправе императора Феодосия над жителями Фессалоник (теперь Салоники) за какое-то возмущение, причины которого еще не выяснены историками. Расправа эта была так жестока, что взволновала общественное мнение даже и в западной половине Византийско-Римской империи, и миланский епископ Амвросий, при проезде императора через Милан, запретил ему посещение своего храма в виде наказания за его дикие деяния в Фессалониках.
Точно так же не могло не отразиться на отношении Иоанна к Византийской империи начавшееся в 394 году, т.е. всего за год до вычисленного нами времени появления Апокалипсиса, жестокое религиозное гонение, которому подверглись одинаково как язычники, так и все христиане, не принадлежащие к господствующей николаитской церкви. Они были лишены всех общественных и личных прав, даже права передавать свое имущество по наследству. Они не могли более ни продавать, ни покупать чего-либо без специального удостоверения в правоверии или благонадежности, как об этом и говорится в 13-й глав Откровения: "и вот он постановляет теперь, чтобы всем, и большим и малым, и богатым и бедным, и свободным и рабам, выдавали особые значки (по исследованиям Ньютона, кресты †) для ношения их на правой руке или на голове, для того, чтобы не смели ни покупать, ни продавать все те, кто не имеет на себе знака зверя или его имени (латинянин), или числового изображения его имени (666)".
Все эти гонения должны были особенно сильно действовать на Иоанна. Они были направлены против его единомышленников, потому что, как мы уже знаем, он принадлежал к пастве непризнанного государственной церковью и отказавшегося ехать к папе для оправданий Флавиана, а не к пастве Павлина, единственно официально признанного антиохийского епископа.
Но что же стало с Иоанном после низвержения статуй в Антиохии? За все семь лет, протекших от антиохийской расправы до выхода "Откровения в грозе и буре", 30 сентября 395 года (и последовавшей вслед за этим смерти императора Феодосия), мы находим пробел в его биографии. По некоторым источникам и сопоставлениям мы можем только догадываться, что сейчас же после низвержения статуй в Антиохии он был посажен Феодосием в одиночное заключение в том же самом монастыре, из которого, как мы уже знаем, он убежал в 381 году. Но через два года пребывания, как говорить историк, "в безмолвном житии" он, по-видимому, снова бежал оттуда, получив за это время сильный ревматизм в ногах, не оставлявший его до конца жизни.
И мы не можем заполнить этого семилетнего пробела в его биографии до смерти Феодосия, если не признаем, что он был автором "Откровения", а следовательно, как видно из самой его книги, скитался в это время по Малой Азии, где организовал собрания своих единомышленников в Лаодикии, Филадельфии, Сардах, Фиатирах, Пергаме, Смирне и Эфесе, которым и адресовал потом, на 41 году жизни, свою книгу, после того как попал, по своему личному желанию или снова был сослан Феодосием, на уединенный остров Патмос.
Рис. 66. Иоанн на скале. |
1) Из его биографов Tillemont склоняется к 347 году, а Stilting—к 344. Я предпочитаю непосредственные даты византийских биографов, приводимые в древних книгах.
2) Σωκράτου Σχολαστικού 'Εκκλησ 'Ιστορία, T.VI, κεψ. γ.
3) Σωκρ. Σχολ., T.VI, κεψ. γ.
4) Aime Puech: St Jean Chrysostome el les moeurs de son temps. Paris, 1891.
5) В этом потом и обвинил его собор епископов: „Origenistas suscepit et eos qui sum ecclesia communicant in carcerem detrusos non curavit sed in ipsa mortuos neque omnino respexit (Act. Synod, ad Quercum apud Phot. 59).
6) Жития святых. Ноябрь, изд. 1852 г. Припомните слова об иудействовавших в письме к смирнскому собранию в Апокалипсисе.
7) Я просмотрел некоторые из них в Публичной библиотеке и, кроме нелепостей, почти ничего нового не нашел.
Позднейшее примечание.
8) Aime Puech: St Jean Chrysostome et les moeurs de son temps. Paris, 1891.
9) Жития святых. Ноябрь. Изд. 1852 г.
10) Aime Pueсh, p. 381.
11) Поездка Мелетия в Константинополь для поставления Григория Назианзиса (Жития, Ноябрь)—явная легенда, так как константинопольские патриархи рукополагались по обычаю фракийскими.
12) Aime Puech: St. Jean Chrysostome et les moeurs de son temps. Paris, 1891.
13) Жития, Ноябрь.
14) Aime Puech, page 67.
15) ήν γάρ ό άνθροπος λογον ύπαγαγέσται δεινός—был он человек необыкновенный для предводительства обезумевшей толпой. Ζοσ. V, 23).
16) Aime Puech. St Jean Chrysostome, p. 25-26.
