Когда при долгих блужданиях по какой-либо очень темной и плохо исследованной научной области вам приходится напасть на след какого-либо неожиданного открытия, этот след всегда имеет для вас что-то обаятельное, и невольно влечет за собой все далее и далее, как неизвестная полузаглохшая тропинка в глубину дремучего леса. И вы идете по ней в неведомые места, сбиваетесь с едва заметного следа и снова возвращаетесь на него, пока тропинка не пропадет совсем или не приведет вас к какому-либо обитаемому месту, уведя иногда на такое большое расстояние и в такие отдаленные места, которых вы и не собирались посещать.
Точно то же было и со мной, когда я заинтересовался близкой для меня по обычному роду занятий астрономической и темпестологической частью Апокалипсиса. Она завлекла меня на время в такую область, которая, казалось, не имела никакого соприкосновения с физико-математическими науками: в историю первых веков христианства. И все это было совершенно неизбежно: один шаг влек за собою другой, и остановиться на одном, не перейдя к другому, значило бы бросить даром всю работу.
Едва было окончено астрономическое вычисление, доказавшее мне неожиданно позднее время появления Апокалипсиса, как сейчас же явились вопросы: кто бы мог быть его автором, какова была его дальнейшая судьба и с какою целью или по каким причинам византийские теологи средних веков приписали его совсем другому времени и другому лицу, и этим сбили с толку всех последующих исследователей?
К счастью, в моем распоряжении в Шлиссельбургской крепости, кроме моих прежних сведений по истории древнего мира, было несколько подходящих для этого книг: "Беседы святого Иоанна Златоустаго" (шестое издание, Москва, 1877 г.), "История первых четырех веков христианства" Муравьева (1866 г.) и 12 объемистых томов "Житий святых", перепечатанных с поправками в 1852 году с издания 1689 года1). Эти последние книги, несмотря на свою односторонность, имели для меня особенную ценность, так как они, можно сказать, документальны. Он представляют из себя большею частью переводы древних византийских историков и писателей, собранные наивным и ограниченным Макарием Московским и редактированные потом Димитрием Ростовским, бравшим их в том виде, в каком они были написаны, почти не стирая своей обработкой оригинальной окраски документов.
Приводить здесь всего, прочитанного мною по этому поводу, было бы, конечно, неуместно, а потому я и дам только очень короткий очерк состояния христианского мира во время появления книги Иоанна, а также и его собственной жизни, избегая всяких второстепенных подробностей.
В конце четвертого века, при шестом византийско-римском императоре Феодосии Первом (378-394), мы застаем Римскую империю в период своего окончательного распадения на две части: восточную и западную.
Начиная с Константина Первого (325-337), перенесшего столицу империи из Рима в Византию (330 г.) и объявившего христианство государственной религией, хотя сам он и не крестился до самой смерти, государство делилось очень часто между двумя или несколькими соправителями. Сыновья и родственники каждого умирающего императора немедленно начинали между собою кровопролитные войны, пока одному из них не удавалось перебить всех своих братьев и соправителей, чтобы достигнуть единовластия.
Вычисленный нами для книги Иоанна 395-й год был также и годом окончательного распадения обеих половин империи, из которых каждая пошла с этого времени (с 17 января 395 г.) своим собственным путем, не стремясь более ни к каким дальнейшим соединениям.
Во весь этот длинный период распадений и соединений обе части империи подвергались постоянным нападениям извне. Еще в 363 году, когда император Юлиан был убит в сражении с персами, его преемник Иовиан (363-364) заключил с ними невыгодный договор с уступкой нескольких городов и выдачей неприятелю своего союзника, армянского царя. Но и это не повело к согласию. Сейчас же после смерти Иовиана (364 г.), умершего, не дойдя до своей столицы, Константинополя, персидский царь объявил свой договор уничтоженным. Его войска начали угрожать малоазиатским провинциям вплоть до того времени, когда, по нашему вычислению, была написана книга Иоанна. Этим самым и объясняется его предсказание, что высохнет вода в Евфрате "для того, чтобы открыть путь царям от солнечного восхода"2),—событие, предзнаменованное в его глазах пребыванием планеты Марса под Персеем.
Кочующие гунны, хун-ну китайских летописей, двинулись за 20 лет до появления Апокалипсиса из внутренней Азии через реку Урал и, перейдя через Дон, покорили в 375 г. живших к западу от него вестготов.
Соседи же их и соплеменники остготы, обитавшие между Бугом и устьями Дуная, перепуганные этим нашествием, перешли через Дунай во Фракию и отдались под покровительство Византийско-Римской империи. Но вскоре притеснения посылаемых к ним корыстолюбивых наместников вызвали у них восстание. В 378 году остготы разбили наголову при Адрианополе посланные против них римские войска, и вся страна вплоть до Константинополя сделалась "жертвою варваров", которые, впрочем, уже давно были христианами-арианами. Уцелели лишь укрепленные города империи. Только новому императору Феодосию удалось, наконец, заключить с ними соглашение и водворить их обратно во Фракию. Но тотчас после его смерти, 17 января 395 года, незадолго до выхода "Откровения в грозе и буре", они снова поднялись, и затем, разорив придунайские области, ворвались в 396 году в Элладу и Пелопоннес, как бы оправдывая пророчество Иоанна. Однако вскоре они были оттеснены обратно римским полководцем Стилихоном.
Точно так же грабила страну перед выходом Апокалипсиса и та часть ариан-готов, которая была поселена для защиты границ малоазиатских провинций.
Полная дезорганизация царила и на других окраинах империи: аллеманы опустошали Галлию и Рецию; сарматы и квады—Паннонию; пикты, скотты, саксы, франки и фризы—Британию; мавританские народы—провинцию Африку. По всей Европе начиналось какое-то лихорадочное стремление "варварских" народов передвигаться значительными массами от востока к западу, известное под названием великого переселения народов в IV и V веках.
Понятно, что все это должно было создавать всеобщую атмосферу беспокойства, особенно благоприятную для появления таких книг, как Апокалипсис, а также и для восприимчивости к ним читающей публики.
Не менее тревожно было и внутреннее состояние христианской церкви, достигшей теперь господства над языческими и с ожесточением наносившей им последние удары. Как только император Константин Первый, перебив своих родственников и соправителей, сделался в 325 году единовластным, он сейчас же признал христианскую религию государственной. Но в ней уже происходило самопроизвольное распадение на различные фракции, с их неизбежными дрязгами, пререканиями и враждой, и вот, с целью примирения, Константин собрал их представителей в 337 году на "вселенский собор" в Никее, около Константинополя. Таким образом, этот знаменитый христианский собор открылся под председательством языческого императора, так как Константин умер некрещеным или крестился лишь на смертном одре3).
В результате оказалось не только не примирение, но еще большее распадение христианской церкви на две враждующие между собою фракции, ненависть которых друг к другу дошла, наконец, до такой степени, что они взаимно предали друг друга анафеме и при уличных столкновениях доходили не только до драк, но даже до кровопролития.
Первая из фракций, главнейшими представителями которой были на Никейском соборе Арий, Евсевий Кесарийский и Евсевий Никомидийский, руководилась в своих представлениях об Егошуа-Иисусе первоначальными взглядами христиан первого века и утверждала, что он есть переходное существо между богом и человеком (т.е. полубог). Она называла его подобосущным богу4).
Вторая фракция имела руководящими представителями мирликийского епископа-чудотворца Николая и Александра Александрийского с его диаконом Афанасием. Она называла уже Егошуа (как и следовало ожидать на основании эволюции представлений) одинаковосущным с богом5), желая этим сказать, что он другая личность или особа (persona) той же самой божественной сущности. Однако, несмотря на это, фракция Николая чудотворца и его единомышленников оставляла в силе и старый библейский тезис, что "божество" едино, т.е. не распадается на личности, как "человечество". Из соединения вместе этих двух непримиримых друг с другом представлений с прибавлением к ним на равных правах еще святого вдохновения (πνεΰ̃μα), которое, осеняя человека, дает ему дар творчества и предвидения, а по природе своей есть дух (т.е. одушевленный газ),—и произошло впоследствии учение о святой троице, сохранившееся и до сих пор в большинстве христианских фракций.
Во время Никейского собора вся эта теологическая софистика лишь только вырабатывалась. Новая религия должна была развиваться тем же путем, как и большинство других. Ее основатель, Егошуа из Назарета6), с течением времени должен был принимать все более и более божественные свойства. Из простого человека, каким его считали современники, он должен был—эволюционным путем—превратиться сначала в полубога (как на это указывает и самое прилагательное Христос, обычное греческое слово, означающее: помазанный, выкрашенный, посвященный в высокий духовный сан), а затем и в полного бога, принявшего человеческий образ.
Сторонники Ария не могли, конечно, удержать своих переходных представлений об Егошуа, а потому и из Никейского собора ничего не могло выйти, кроме окончательного разрыва. Все, чему здесь можно удивляться и что стоило бы специально разъяснить, это исторические причины, благодаря которым ариане сейчас же после смерти Константина Первого (337 г.) могли вернуть себе преобладание и продержаться как господствующая фракция целых 44 года, вплоть до 381 года, когда новый император, Феодосий, снова возвратился к сторонникам Николая Мирликийского.
Нападки Ария на Никейском соборе в 325 году, по-видимому, не были возражениями чисто отвлеченного, теоретического характера, но носили также (как это постоянно бывает во все бурные периоды внутренних столкновений между политическими и религиозными фракциями) характер обвинения противной стороны в глупости, неискренности, шарлатанстве и т.д. и т.д. Для иллюстрации стоит только послушать современных духовных ораторов, когда различные их фракции начинают полемизировать между собой. А в древности это велось еще первобытнее.
Эти обвинения почему-то особенно вывели из равновесия епископа Николая мирликийского, называемого чудотворцем.
Ввиду доказанной уже в настоящее время подложности большинства документов. относящихся к Никейскому собору, и сомнительности остальных, мы можем только догадываться, что Арий избрал его предметом каких-то обличений (можете быть, именно по случаю какого-либо из его не дошедших до нас чудес). Николай же ответил ему вместо разъяснения ударом по лицу. На соборе произошел шум и смятение. Николая выгнали вон, и после него главным защитником единосущности Егошуа с богом оказался простой диaкoн александрийского епископа—Афанасий, сделавшийся впоследствии епископом в той же Александрии.
После многих бурных сцен собор решил окончательно признать Егошуа второй личностью божества. Ариане были преданы анафеме, и император Константин признал своей государственной церковью фракцию николаитов, как, вероятно, арианская фракция называла своих противников после личного столкновения своего главы с Николаем7) .
В этом, по моему убеждению, и заключается разгадка слова "николаиты", два раза встречающегося в укоризненном смысле у автора "Откровения в гроз и буре" в его письмах к семи малоазиатским обществам, которые мы приложим несколько далее. Название николаиты здесь явно производится от Николая, подобно тому, как иезуиты—от Иисуса (Iesus). Но никакого другого выдающегося Николая в четвертом веке не было, а потому и в Апокалипсисе, как книге конца четвертого века, речь может быть только о сторонниках учения Николая Мирликийского, а не о легендарных "николаитах первого века", вероятно, никогда не существовавших и выдуманных в средние века, чтоб объяснить слово "николаиты" в Апокалипсисе.
Причины, почему это название господствовавшей в Византии в конце IV века фракции не дошло до нас в византийских сообщениях, совершенно понятны. Каждая из двух фракций называла себя универсальной (по-гречески кафолической), а вторую считала отщепенской и называла ее по имени наиболее отличившегося из ее представителей на разделившем их навсегда Никейском собор.
Что же касается до того, чем отличился этот представитель, ударом противника по физиономии или ораторским искусством, было безразлично для древних: о ком больше шумели, тот и должен был наложить свое имя на своих сторонников. На Николая же apиaнe особенно сильно негодовали со времени Никейского собора. Значит, в наших николаитских источниках средних веков мы можем найти только название a p и a н e, как имя противников, но не найдем николаитов, а в арианских источниках (к сожалению, почти совсем истребленных в средние века) мы везде встретили бы николаитов или афанаситов, но нигде не встретили бы ариан.
Такой способ названия, по особенно эффектным деятелям, был тем более уместен и неизбежен, что партия Николая (как мы уже заметили выше) не долго продержалась у власти, и скоро сама стала непризнанной государством фракцией. Сейчас же после смерти Константина, как только византийский трон занял его сын Констанций (337-361), начался поворот в пользу ариан, которые скоро и заменили при дворе сторонников Николая и Афанасия и, предав их на созванном Констанцием соборе анафеме, начали поступать с ними так же, как и те поступали с ними во время своего господства.
Когда в 361 году умер, наконец, Констанций, преемник его Юлиан (Флавий-Клавдий, 361-363), разочаровавшийся в обеих, отказался от услуг и той и другой из христианских фракций и объявил полную веротерпимость. Он сам более всего сочувствовал гонимым в это время богам древнего пантеона, за что и получил от христиан название отступника. Затем, с избранием в императоры малоазиатскими войсками Иовиана (363—364), умершего от раны в Азии раньше своего приезда в столицу, империя снова возвратилась к христианству, и преемник Иовиана Валент (364—378) опять объявил государственной церковью арианскую.
Это продолжалось до самой его смерти, навсегда положившей конец господству ариан. Как только новый император Феодосий Первый (378-394) вступил на престол, он окружил себя "николаитами", среди которых наиболее влиятельным был в это время непримиримый враг Иоанна Хризостома (предполагаемого нами автора Апокалипсиса) Феофил, епископ александрийский.
Собранный императором в 381 году Константинопольский собор, состоявший, как предполагают, исключительно из восточных епископов, без участия римских, вновь предал ариан анафеме, и по его решению Феодосий начал жестоко гнать их вместе с язычниками и всеми другими менее распространенными христианскими фракциями. На этом (первом Константинопольском) соборе и была установлена, как говорят, вторая половина известного "символа веры", сохранившегося и до сих пор в обеих ортодоксальных фракциях "вселенской" церкви.
Такова в общих чертах история попеременного господства двух главных христианских фракций четвертого века, вплоть до первого года царствования Аркадия, когда, 30-го сентября 395 года, пронеслась над островом Патмосом та гроза с землетрясением, которая дала начало "Откровению". К какой из этих фракций принадлежал его автор?
Все показывает, что ни к одной из них. Это, по его словам, были только "два рога похожие на рога Овна", и оба принадлежали второму зверю—зверю государственной церкви—"который говорил как дракон" и приобрел такую же власть, как и зверь-империя8).
Но помимо этих двух борющихся за власть фракций, в христианском миpе четвертого века было несколько других,—сравнительно небольших, обособленных групп,—которые не могли стремиться к исключительному господству, а потому и не были еще анафематизированы ни той, ни другой стороной, занимая между ними как бы промежуточное, нейтральное положение. Особенно видной между ними являлась в это время фракция оригенитов, распространенная небольшими обществами, главным образом по Малой Азии, Египту и Сирии.
Свое имя она получила от знаменитого александрийского ученого Оригена (185-254), ученика Аммония Сакса, философа неоплатонической школы. Отец его, христианин, был замучен в цирке во время гонения при Септимии Севере, в 202 году, и это обстоятельство экзальтировало мальчика до крайней степени. Он начал вести самый суровый образ жизни, посвящая все свое время наукам и размышлениям. Говорят, его способности были так блестящи, что несмотря на его молодой возраст, несовместимый с представлениями древних об учености и авторитете, к нему массами стекались ученики.
Когда его слава, как проповедника и преподавателя, была уже упрочена, александрийский епископ Димитрий захотел его утилизировать для своей церкви и назначил его при ней оглашателем (ангелосом).
Прямая обязанность этого лица была "оглашать" неофитов, т.е. преподавать им сущность христианского учения и, кроме того, прочитывать получаемые от других христианских кружков известия и сообщения. Отсюда понятно, почему "Откровение в грозе и буре" и было адресовано, как увидим далее, ангелосам, т.е. оглашателям или преподавателям семи малоазиатских собраний, бывших, как увидим далее, оригенитскими.
Преподавание Оригена, а затем и его последователей, оригенитов, было несравненно шире и разнообразнее, чем в остальных христианских фракциях. Ориген ввел сюда, помимо библейских сказаний и истории христианства, еще геометрию, астрономию, географию, философию, логику и другие "языческие" науки, стараясь побудить своих слушателей "изучать бога в его творениях".
Очень может быть, что это необычное расширение подготовительной программы и поссорило его с епископом Димитрием, так как в 229 году Ориген навсегда оставил Александрию н удалился в Кесарию Палестинскую, где местный епископ Феоктист, по соглашению со своим начальником, епископом Иерусалимским Александром, назначил его пресвитером (что значить "старший"). Ориген открыл здесь новую школу с не меньшим успехом и по той же самой широкой программе. Это до такой степени вывело из себя его бывшего епископа Димитрия, что он сейчас же обвинил Оригена в лжетолкованиях священных книг и пустил ему вдогонку еще инсинуации личного характера, вероятно, вызванные лишь припадками собственного раздражения. Затем Димитрий созвал в Александрии собор своих подчиненных и анафематизировал Оригена в своей епархии.
Но это нисколько не повредило Оригену в глазах его новых начальников. По-видимому, совершенно напротив: он не только был оставлен на своем месте, несмотря на все протесты Димитрия, но и получил большое влияние на окружающих епископов, приезжавших к нему на совещания в затруднительных обстоятельствах.
Среди оригинальных особенностей учения Оригена было, между прочим, утверждение, что небесные светила движутся "заключенными в них духами (πνεΰ̃μα)", которые, переходя различные степени очищения, облекаются все в более и более светлые тела (или одежды). Этого же взгляда придерживается и автор "Откровения в грозе и буре", когда говорит в главе VII о том, как накладывали на звезды печати перед бурей.
Из остальных же пунктов, в которых Ориген расходился с господствующей церковью, наиболее замечательными являются следующие. Он говорил, что человеческая душа творится прежде рождения человека, и, следовательно, нет на ней первородного греха, передающегося от отцов к детям, как учит церковь. Он утверждал, что адские мучения не вечны, так как это противоречило бы милocepдию бога, и что земной рай и многие другие места библейских книг нужно понимать аллегорически. Теологи ему приписывают более тысячи бесед и много других сочинений. Но какие из них подлинно принадлежат ему и какие подложны,—все это еще вопросы будущего.
Небольшой порыв гонения во время воцарения Максимина (235-238) заставил пятидесятитрехлетнего Оригена бежать из палестинской Кесарии в другую, боле далекую. Затем он поселился в Тире, откуда ездил в Ахайю и Басру месопотамскую, но после снова возвратился в Тир. Здесь он мирно предавался литературным трудам, пока новый порыв гонения при Деции в 253 году не захватил и его, уже шестидесятивосьмилетнего старика. Его подвергли пыткам, после которых он и умер в следующем году.
Несмотря на анафему, которой Ориген подвергся со стороны своего первого епископа—Димитрия Александрийского, его популярность была чрезвычайно велика во всем христианском мире третьего и четвертого веков. Он считался знаменитейшим из христианских писателей. Благодаря большим требованиям от своих последователей по отношению к умственному развитию, ни сам Ориген, ни его ученики не могли, конечно, образовать сильной фракции. Они составляли вплоть до 553 года (когда их всех предали анафеме на пятом вселенском соборе) особую ученую группу, подозрительную как для ариан, так и для николаитов. Их по временам обвиняли в чернокнижии, но они, как мы сказали выше, еще не были анафематизированы никем, кроме Димитрия александрийского.
В то время, о котором мы говорим, т.е. в год выхода "Откровения в грозе и буре", эта фракция была по-прежнему немногочисленна, но в следующие же годы после его появления она приобрела (очевидно, благодаря ему) неожиданное распространение. К ней склонился на время (в 398 г.) даже епископ иерусалимский Иоанн, рассорившийся за это с непримиримым врагом оригенитов, кипрским епископом Епифанием. В этой-то группе, как мы увидим далее, числился и автор "Откровения в грозе и буре".
Но прежде чем мы примемся за выяснение его личности, докончим перевод его книги и приведем здесь отдельно семь его посланий к малоазиатским оригенитам. К ним одним, по моему мнению, и адресовал он свою книгу, исключив все остальные христианские фракции, как чужие. Эти письма составляют целиком 2-ю и 3-ю главы "Откровения в грозе и буре", но так как содержание их не имеет никакого отношения к остальным главам книги, а втиснуто туда насильно, как бы в виде предисловия, помещенного по ошибке в средину книги (чем сильно портится связность ее изложения), то я и решил перевести их особо.
Слог их тоже совершенно особый: это подражание обычной форме ветхозаветных пророчеств, где увещания написаны не от имени самого автора, а как бы под диктовку разговаривающего с ним бога.
1) По выходе из Шлиссельбургской крепости я сейчас же обратился к иностранным источникам, имеющимся в Публичной, Университетской и Академической библиотеках, чтобы пополнить и исправить эту монографию, но в результате, кроме нескольких подтверждений моих выводов, не нашел в них ничего нового. Вот почему я и печатаю теперь мое исследование в том самом виде, как оно было написано в моем "старом жилище", дополнив его лишь несколькими цитатами из книг: Amedee Thierry: St Jean Chrysostome et l'imperatrice Eudoxie (Paris, 1872), Dialogus Historicus Palladii, Εωκράτου Σχολαστικοΰ 'Εκκλησιαστική 'Ιστορία(в издании Patrologiae cursus completus, 1859), Aime Puech: St Jean Chrysostome et les moeurs de son temps (Paris, 1891) и нек. др. Все эти дополнения обозначены специальными отметками внизу страниц.
(Позднейшее примечание.)
2) Апокалипсис, гл. 9 и 16.
3) Шлоссер и др.
4) ό̃μιούσιος—сокращено из ό̃μοί-ούιος—подобосущный.
5) ό̃μο-ούσιος—сокращаемое обыкновенно в ό̃μούσιος—одинаково-сущный.
6) Егошуа—истинное имя Иисуса, как он называл себя сам и все его родственники.
7) Вот как описывается в "Житиях святых" нападение Николая на Ария, со слов Иоанна Студийского:
"Божественной ревностью Николай, как второй Илия, разжегся, посреди собора дерзнул Ария не только словом, но и делом посрамить, ударив его в ланиту. Чего ради святые отцы вознегодовали, и за это дерзкое дело отняли у него архиерейские отличия".
Но затем все это вскоре было ему возвращено. Интересно, что римская церковь долго не хотела признавать Николая святым, греческая же отрицала подлинность его тела в Бари.
То же самое находим и во всех древних источниках, хотя подробности и причины драки на Константинопольском соборе везде излагаются явно тенденциозно.
8) Апокалипсис, 13.